Евгений Дырин - Дело, которому служишь
- Из лесу, вестимо! - донеслось из кабины. Котлов взялся за оконечность крыла и помог Полбину зарулить на стоянку рядом со своим самолетом.
- А Мишка не прилетел? Что с ним? - тревожно спросил Полбин, вылезая из кабины.
- Вернулся.
- Я так и думал. Понесло его, черта упрямого, в эту муру. Сорок минут я ее обходил.
Полбин стащил с головы шлем, обтер шею и лоб. Он был возбужден, глаза его то останавливались на лице Федора, то перебегали на палатку, на пустынное зеленое поле аэродрома, ограниченное с двух сторон кудрявой рощицей, то поднимались к небу, чистому и бездонно глубокому, полному света и солнца.
- Это кто там у палатки? - опросил он. - Товарищ Данный?
- Он самый. Опять веселил меня страшными историями. Успокаивал. Полбин рассмеялся.
- Этот успокоит! А старик он хороший. Золотые руки. Я его в полете вспоминал. Трепало так, что косточки рассыпать можно. Но, думаю, товарищ Данный машину готовил - все в порядке будет. А знаешь, почему я с запада вышел? Федор простодушно предположил:
- Потерял ориентировку?
- Ну, нет, что ты. Грозу обходил - вижу, на на данной высоте не дойду. Тогда я полез вверх, там ветер уже не встречный, а боковик, стало легче. Он меня и отнес в сторону, хотя твое Т я сразу увидел.
Они вошли в палатку, и Полбин сам связался с Рубиным. Вначале он бойко рассказывал о том, как менял режимы полета, потом запнулся, не закончил фразы и, слушая, стал отрывисто повторять:
- Да. Понятно... Слушаюсь...
- Что он? - обеспокоенно спросил Котлов, когда Иван с потускневшим лицом осторожно, как стеклянную, положил трубку.
- Ругается. Прямо матом кроет. Почему не вернулся, говорит. А зачем посылал?
- Это он по привычке, - заметил Федор. - Для страху. А сам, небось, доволен.
- Не знаю. Вмешался товарищ Данный:
- А я знаю. Вас обругал, а сам проект приказа готовит: инструктору Полбину благодарность...
Позже Котлов и Полбин узнали, что Звонарев, вернувшийся с пустым бензиновым баком, едва дотянул до аэродрома и приткнулся около изгороди, сломав обе подкрыльные дужки.
Глава IV
Если бы Полбина спросили, как он провел лето тридцать первого года, ответ был бы предельно кратким: "Вывозил".
Не всем понятное слово это в основном довольно точно передает содержание работы летчика-инструктора. Рано утром на росистой траве перед ним выстраиваются учлеты. Инструктор объясняет задачу дня. Взлет, развороты над аэродромом, посадка. Беглым опросом проверяет знание основных пунктов наставления по производству полетов. Потом называет фамилию первого, кому предстоит быть "вывезенным", и идет с ним к самолету.
Курсант садится в переднюю кабину, инструктор располагается сзади. Управление самолетом сдвоенное, в каждой кабине ручка, ножные педали, сектор газа. На приборной доске инструктора те же приборы, что и перед глазами ученика.
Все, что делает один, видит, ощущает другой. На первых порах инструктор сам производит взлет, развороты в воздухе, посадку. Ученик пока только "держится за ручку", привыкая к движениям и действиям, которые ему в недалеким будущем придется проделывать самому. Все он должен запоминать, затверживать, вырабатывать автоматические навыки.
Человек как бы "учится ходить" в воздухе. И ему поначалу дают возможность "держаться за спинку кровати". Инструктор, от которого не ускользает ни один неверный шаг обучаемого, говорит в переговорную трубку: "Не торопись с разворотом... Убери лишний крен... Задираешь, выровняй".
Но вот приходит день, когда спасительную опору отбирают. Инструктор остается на земле, на его место во вторую кабину кладут мешок с песком.
Легкий холодок проходит по спине учлета, ставшего вдруг полновластным хозяином машины, в моторе которой заключена сотня лошадиных сил. Он испытывает и чувство неуверенности, и желание не ударить лицом в грязь, и дрожь, какая охватывает перед прыжком в студеную воду...
Он начинает лихорадочно перебирать в уме все правила, как бы перелистывая учебник по теории полета. Вот глава: "Взлет". Дается газ на разбеге. Ручка управления в нейтральном положении, как карандаш, поставленный на стол. Потом она слегка отдается от себя, чтобы самолет мог поднять хвост. Машина покатится только на двух резиновых колесах.
Но вот дрожащие стрелки счетчика оборотов и указателя скорости показывают, что можно взлетать. Самолет уже в воздухе. Земля начинает "оседать", но она еще совсем рядом. Кажется, стоит только свеситься за борт - рукой достанешь. Но думать об этом некогда. Нужно продолжать "выдерживание" на малой высоте, пока не будет нужной скорости. Ручка опять в нейтральном положении, а через секунду ее уже можно "выбирать".
Так начинается набор высоты. Земля уходит все дальше и дальше. Дома, деревья непривычно поворачиваются верхней своей стороной, как бы валясь навстречу самолету.
И учлет только теперь замечает, что он без учебника и подсказки сам поднял в воздух девятьсот килограммов дерева, железа, проволоки, хитро скомпанованных в летательную машину. Ему хочется подольше побыть наедине с этим весело урчащим мотором, с зеркальными солнечными бликами на лакированных крыльях.
Но на земле, запрокинув голову, стоит инструктор. Он уже видит, что подошло время первого разворота, и кричит, сложив ладони рупором, словно его можно услышать: "Разворот! Разворот, говорю тебе! Чего зазевался? Ага! Так, хорошо. Стой, ногу передал... убери, убери левую... Правильно..."
Трудно оказать, кто больше волнуется в этом первом самостоятельном полете - инструктор или ученик!
После посадки, если она хороша, инструктор пожимает руку ученику и поздравляет его. И будь инструктор даже самым скупым на слова человеком, он постарается найти фразу, которую потом долго, может быть всю свою жизнь, будет помнить ученик: ведь это первый в жизни полет, начало летной биографии!
Пройдут годы, ученик может стать Чкаловым или Покрышкиным, облетает половину земного шара, но запомнит день и число, когда он вылетел на учебном самолете, и запомнит фамилию инструктора, который "вывез" его.
Ни Полбин, ни его товарищи тогда не думали об этом. Они были поглощены одной заботой: выпустить всех закрепленных за ними курсантов, сделать летчиком каждого из них.
Звонарев считал, что ему попались самые неудачные "студенты", как он называл своих подопечных. То одного, то другого он зачислял в категорию "пиджаков" и нередко жаловался по вечерам, когда три инструктора собирались вместе (они жили теперь в большом новом доме, каждый занимал комнату с дверью, выходившей в общий коридор).
- Видали моего Корочкииа? Высокий, нескладный такой, торчит в кабине, так что я все время боюсь, как бы его встречным потоком не переломило. Зажимает и все.
