Антанас Венцлова - В поисках молодости
Утром мой хозяин и землемер пешком уходили в министерство (путь был долгий, через всю Зеленую гору, а автобусы еще не ходили). Я оставался дома один с обеими женщинами. Они занимались своими неотложными делами и охотно вступали со мной в разговор. Вскоре я знал подробно жизнь обеих семей и всех их знакомых. Моя хозяйка была гораздо моложе мужа, почти моих лет. Поэтому у нас было достаточно тем для разговоров — о книгах, фильмах, университете.
Я печатал в газетах стихи и статьи и, наверно, поэтому завязал знакомство с университетскими литераторами. Еще в первый год я встречал в коридорах университета уже немолодого студента Юозаса Петрулиса, прогрессивного, трудолюбивого человека, позднее прославившегося пьесой о поэте Страздасе — «Против течения». Познакомился с Аугустинасом Грицюсом,[9] Пранасом Анцявичюсом и Юозасом Балдаускасом.[10] Грицюс, компанейский парень, печатал в «Литовских ведомостях» свои веселые фельетоны и даже подарил мне свою книгу, озаглавленную «Цинципер». Анцявичюс, рыжий, с одутловатым красным лицом, писавший статьи под псевдонимом Ф. Рогуза, был с большим самомнением. Балдаускас, небольшого роста, начитанный человек, которого позднее мы нарекли «Китайской энциклопедией», Грицюс и я составили небольшую компанию. Собирались мы в комнате у Грицюса, решив выяснить все проблемы литературы и искусства. Эти сходки продолжались недолго. Несколько докладов для этих сходок подготовил Балдаускас. Один из таких докладов мы слушали терпеливо и долго. Но когда Балдаускас наконец закончил, Анцявичюс взъерошил свои рыжие кудри, облизал пухлые алые губы и буркнул:
— Ну и чепуху же ты порешь, братец… Подумай, ведь современная социал-демократия… Каутский и Плеханов… Неужто ты считаешь нас дураками, если начал с Адама и Евы?!
Балдаускас вскочил, принялся спорить, доказывать, что в нашей компании не он, а кто-то другой дурак. Анцявичюс еще больше покраснел, и мне казалось, что они как петухи вот-вот вцепятся друг другу в гребень. Но Грицюс их кое-как успокоил, мы мирно разошлись, и на этом все кончилось.
Статьи Анцявичюса становились все злей, хоть и не отличались глубиной мысли. Скажем, весной 1926 года я прочитал такие его изречения:
«Пока Парнас литовской литературы не очищен от таких неудачных карикатур, как Майронисы, Гиры, Кирши,[11] хорошо блуждать в романтическом тумане. А большая часть общества, не видя разницы между молитвенником, псалмами грешного царя Давида и творчеством упомянутых поэтов, зажмурившись, тянет святые песнопения».
Бойким критиком оказался Анцявичюс!
Однажды он потащил меня не то в клуб, не то в кабак на втором этаже дома по Лайсвес-аллее. В отдельном кабинете сидели перед графином водки Казис Бинкис[12] и Антанас Ремидис.[13] Когда мы вошли, Бинкис встал, подал руку и пригласил к столу.
— А, этот? — сказал он, узнав мою фамилию, — видно, что-то вспомнил. — Надеюсь, футурист?
Я не знал, могу ли себя называть футуристом, и что-то буркнул. Бинкис налил нам с Анцявичюсом по рюмочке и поднял свою. Больше он нам, кажется, не предлагал, и я смотрел на его смуглое красивое лицо с выразительными темными глазами. Лицо было худое, нервное, губы иронически кривились.
Казис Бинкис славился как самая романтическая и колоритная фигура среди каунасских писателей.
Многие рассказывали, как Бинкис несколько лет назад стал владельцем автомобиля. Поэт первым из литовских литераторов завел собственную машину. Это был старый драндулет — потрепанный форд. Бинкис торжественно восседал сзади, а шофер возил его по Лайсвес-аллее. Форд страшно тарахтел и плевался дымом. Бинкис останавливал машину перед учреждением и, сунув под мышку портфель, придав лицу солидность, входил в дом. Потом ехал дальше. В следующем квартале, в нескольких десятках метров, история повторялась сначала. Так поэт катался до конца месяца, пока не пришлось платить жалованье шоферу. Денег не оказалось, и Бинкис расстался не только с шофером, но и с фордом.
Бинкис говорил что-то о «Четырех ветрах»,[14] потом стал утверждать, что такие поэты, как Майронис, Сруога, Кирша, давно мертвы, что молодежи с ними не по пути. Немногим лучше он отозвался о Креве-Мицкявичюсе и о Вайжгантасе. «Писатели, вышедшие на пенсию», — сказал он, напомнив мне о статье Гербачяускаса, которую я раскритиковал.
— Теперь время молодежи, — сказал Бинкис. — Живые идут с нами.
Да, нет ничего лучше и интереснее литературы! Я был в этом убежден. Весь свой досуг я теперь посвящал стихам. Писал о Каунасе, писал о природе, любви — о том, без чего не может обойтись не только молодой, начинающий поэт. Читал всю новую художественную литературу, брал книги из библиотеки или сидел в университетской читальне. Расхаживая по комнате, гуляя по улице, я читал стихи — Маяковского, Есенина, Блока, Верхарна и нового знакомого, Бинкиса. Каждый из этих поэтов по-своему волновал и восхищал меня. Мне казалось, что мир стал бы куда беднее, не окажись в нем голосов поэтов.
Вскоре мое увлечение заметил агроном Страздас. Прочитав мои стихи, он сказал однажды:
— Послушай, а что, если нам издать твои стихи отдельной книгой? Как ты думаешь?
Господи! Это же самое большое счастье для поэта — увидеть свои стихи не просто в газете, а в книге, которая потом стоит в витринах, которую листают незнакомые люди, качают головой и говорят: «Как хотите, но в таланте этому человеку не откажешь…»
— Разумеется! — воскликнул я. — Но как их издашь? На это нужны немалые деньги.
— А ты зайди в типографию, поспрашивай. Не думаю, чтобы это дорого стоило. Книгу ведь будем издавать небольшую, верно?
— Не знаю, получится ли…
— Гонорар будет, если книга принесет доход… Ну, а типографские расходы я уж как-нибудь покрою.
Опять удача! И впрямь, везет ли кому-нибудь больше, чем мне! Выгнали со службы, казалось, придется ноги протянуть, а то и домой вернуться, в деревню, и распрощаться со всеми мечтами об образовании и литературе. Но все переменилось, и я живу, как обеспеченный человек. К тому же новая удивительная улыбка судьбы!
На следующий день я обошел три типографии. Самой доступной оказалась крохотная типография на улице Лукшиса. Ее хозяин Иоселявичюс, полистав мои рукописи, что-то измерял за маленьким столиком, подсчитывал строки, смотрел на меня печальным взглядом и снова подсчитывал. В открытую дверь виднелась крохотная комнатушка. В ней стояли за высокими кассами наборщики. Тут же была и плоскопечатная машина, приводившаяся в действие рукой. По-видимому, владелец был заинтересован в заказе, и мы еще в тот же день договорились. Я сказал, что подписать договор зайду завтра, посоветовавшись со своим издателем.
