Петр Межирицкий - Товарищ майор
Куников выдержал это испытание.
***
Он любил друзей. И друзья платили ему тем же. Друзьям не было отказа ни в чем. Широта души Цезаря сказывалась на семейном бюджете. Наталья Васильевна вспоминает, что, получая большую зарплату, они нередко оставались без гроша.
-Цезарь, вчера здесь было столько денег... (Имелось такое незакрывающееся отделение в шкафу.)
- Понимаешь, Наташа, пришел Коля, попросил одолжить на мотоцикл...
- А что есть будем?
- На сегодня что-нибудь имеется? Ну и превосходно! А завтра я достану.
Назавтра он брал платную лекционную путевку. Получал он за эти лекции гроши и тянул до зарплаты, чтобы друг в свое удовольствие гонял на мотоцикле.
Редкий человек способен был устоять перед неотразимым обаянием его личности. А Вася Никитин - тот после гибели Цезаря перессорился едва ли не со всеми его друзьями и близкими: все ему казалось, что память о Цезаре хранится ими недостаточно. Это не так. Она всегда свято хранилась и хранится поныне. Но Васе этого было мало, его скорбь была неистова. Таков уж он был, Никитин, чистейший и нетерпимый человек. И Цезаря любил со всей страстностью своей цельной и мужественной души. Зная все его недостатки - и словно бы не видя их. Видя лишь достоинства.
Нет человека без недостатков, были они и у Куникова. Но, право же, любой из нас может пожелать себе его недостатков и его достоинств. Выражаясь по Шекспиру, "он человек был!" - умный, обаятельный, живой. И ничто человеческое не было ему чуждо. В чем-то бывал к себе строг и неумолим, прежде всего, разумеется, в работе; в чем-то оставался снисходителен. Любил общество, веселую буффонаду, шумное застолье в своей (не во всякой!) компании.
Его способность шутить временами могла неподготовленному собеседнику внушить опасение, что его мистифицируют. Но он со своим тончайшим чувством такта позволял себе шутить подобным образом лишь с очень близкими людьми.
Вот сценка. Первомайский праздник. Великолепный солнечный день. Москва бурлит, полощутся на ветру стяги. На квартире одного из ближайших друзей Цезаря, биолога С.И.Алиханяна, собрались с женами. Все устали от демонстрации. Прежде чем сесть за стол, зашли на несколько минут в смежную со столовой комнату - лабораторию Соса Исааковича, - поглядеть на оборудование, на препараты. Алиханян работал тогда с классическим объектом генетики - с мушкой-дрозофилой. Она быстро дает новое потомство с устойчивыми мутациями. В колбах и пробирках было множество экземпляров этой мушки - поразительная гамма и яркость цветов. Глядели, дивились. Вдруг Цезарь весело взрывается:
- Сое, черт знает, чем ты занимаешься! А промышленность задыхается от недостатка красителей! Смотри, какие цвета! Организовал бы мушиную ферму, помог нашим легкопромщикам!
Что, коробит непочтительное отношение к мушке-дрозофиле, которой десятилетие спустя предстояло стать объектом нарицательным? Еще один профан, непочтительный к науке и лезущий с абсурдными советами?
Совет, быть может, и невыполнимый, не был, однако, абсурдным: практика добычи красителей из насекомых существует с незапамятных времен - например, кармин из кошенили. И если уж говорить о недостатках, то ведь они, как известно, продолжение достоинств, в данном случае рационализаторства в самом широком смысле.
А эксцентричные поступки? Разве это не недостаток?{7}
Но чем лучше скованность?
К тому же еще одно и, вероятно, решающее обстоятельство: чувство меры никогда не изменяло ему. Он всегда очень точно знал, что, где и когда можно себе позволить.
Вот он с другой стороны. Очевидцы рассказывают, что приходилось видеть Цезаря во время совместной работы в газете при весьма сложных обстоятельствах. Газетная работа вообще неспокойна, ответственна и к тому же не обходится без курьезов. Бывало, что собеседники Цезаря, люди, наделенные немалыми полномочиями, повышали голос. Конфликты такого рода, случалось, доходили и до угроз, нередко до грубостей. Но не было случая, когда Цезарь ответил бы тем же. В компании веселый, в работе быстрый, в пиковых ситуациях он делался бесстрастен и даже как-то медлителен, а тон его был таков, словно он вел светскую беседу о погоде или о планах летнего отдыха. В военные годы это свойство его натуры обернулось самообладанием командира, не теряющегося в самой сложной обстановке.
Как-то он заметил, что закричать - значит признать себя и неправым, и бессильным. Он считал, что в принципе все люди одинаковы и отличаются только одним - умением вести себя. Что он под этим понимал? Только ли манеры? Только ли поведение в обычной размеренной жизни?
Его нормой был добродушный юмор. Но железная воля.
При всей его доброте и сердечности подчиненные предпочитали получить три свирепейших, с криком и со всяческими личными выпадами нахлобучки от пылкого зама ответственного редактора Макса Кусильмана, только бы избежать размеренного и беспощадного выговора Цезаря Львовича.
Рабочий день начинался с чтения газет. Потом у себя, на самом верхнем, шестом этаже здания на улице Мархлевского, где разместились редакции "Машиностроения" и "Машиностроителя", он выслушивал сводку новостей от сотрудников. Ему предстояло оценить степень важности, последовательность и примерный объем подачи материалов.
Наиболее напряженная работа приходилась на ночное время.
Газета выходила три раза в неделю, и в канун выхода номера, когда он формировался и верстался в типографии, Кувиков со своими ближайшими помощниками занимался очередным номером с 4 часов пополудни до 5-6 часов утра. Материалы читались, сокращались, какие-то статьи снимались, вместо них ставились новые. Пока верстальщики правили очередную полосу, в комнате редакции возникали дискуссии, рождались и обсуждались острые и интересные темы.
Чувство нового, свойственное Куникову, естественно, отразилось на материалах, публикуемых в "Машиностроении" и "Машиностроителе". (Кстати, с No 3 1940 года на журнале появилась надпечатка: "Издание газеты "Машиностроение"".) Как-то пришло в редакцию письмо из Харькова - не очень грамотное да и не очень внятное. Вдруг Цезарь срывается с места: "Надо ехать, там что-то есть". Там было не более не менее как многостаночное обслуживание. Именно Куников стал активным пропагандистом многостаночного движения в стране.
Просто сказать - чувство нового. Когда новое одобрено и проштемпелевано пробами - "Да ведь это же очевидно!",- говорят все. В том-то и сложность нового, что оно не бывает очевидно, оно всегда сомнительно, оно, как и все сущее, противоречиво, и нужен подлинный дар ума и подлинная смелость характера, чтобы первым во всеуслышание заявить: это хорошо, это перспективно, это надо пропагандировать.
