Борис Горбатов - Дорога на Берлин
- А-а, ну вот!.. - удовлетворенно произносит Бровкин и затихает.
Медленно снимает шапку Слюсарев.
Падает снег. Голова сержанта становится седой.
Смотрит Слюсарев на столб. На нем стрелка на запад и надпись нерусскими буквами: "Берлин - 700 километров".
Поправил винтовку за спиною Слюсарев, надел шапку. И пошел по улице... на запад...
...Он идет по Маршальской, лучшей улице Варшавы... Руины, обломки, снег... бродят люди со скарбом.
Прямо на тротуаре горят костры.
У костра сидит старик поляк, подкладывает в огонь обломки кресла; много битой мебели вокруг. На костре котелок со снегом.
- Д-да... - произносит Слюсарев. - Знаменитый был город Варшава! смотрит вокруг. - Ничего! Отстроится. Много крови за нее пролито.
...Восторженные толпы на тротуарах.
Дым уличных боев.
Познань в "котле".
Грязный снег... и кровь на снегу.
Санитарка наклоняется над раненым.
Мы узнаем в нем Васю Селиванова.
- Больно? - спрашивает она.
- А, пустяк! - сердито отвечает он. - Не больно, а... обидно. Глупо! Ну, ведите уж куда надо, перевязывайте, режьте...
Со стоном он подымается на ноги, обнимает санитарку за плечи и, ковыляя, идет за ней, искоса и сердито поглядывая на девушку, словно она виновата в том, что он ранен.
Вдруг он останавливается.
- Постойте, постойте! - говорит он и впивается взглядом в лицо девушки. - Нет, постойте! - Он что-то вспоминает.
- Как же зовут тебя, девушка?
- Галя... - удивленно отвечает она.
- Да, да, Галя... Косы русые... Из лагеря смерти?..
- Д-да...
- Ну вот! - облегченно вздыхает Вася. - Теперь мы квиты. Волоки меня в медсанбат, Галя, я тебя на руках нес из лагеря смерти.
- Так это вы? - обрадовалась Галя. - Как я искала вас!
- Веди!..
Они идут по улице, через гарь и дым...
- Я долго лежала в госпитале... - взволнованно говорит по дороге Галя. - Ой, долго как! Осторожно, здесь камни. Меня лечили и вылечили, и... оставили в госпитале санитаркой... Но я... осторожнее, воронка!.. но я отпросилась в медсанбат. Я так ненавижу гитлеровцев, так ненавижу!.. Что с вами? Больно?.. - Она останавливается и тревожно смотрит на Васю.
Он бледен. Теряет сознание. Видно, что он не пустяшно ранен.
- А косы-то русые... - бормочет он в бреду. - Слышь, Дорошенко? И Галей... зовут...
...Он лежит в медсанбате.
Подле его койки Галя. Она улыбается:
- Ну вот, вы снова на земле...
- А что, бредил я?
- Все Дорошенко звали.
- А-а!
- И... и Галю Дорошенко. Это что... знакомая ваша?
- Нет. Незнакомая. Не видел никогда.
- Странно! - удивилась Галя. - А звали так страстно! (Пауза.) У меня тоже подружка была... Галя Дорошенко... В немецкой неволе подружились.
- Косы русые? - встрепенулся Вася.
- Русые... Как у меня...
- И лет ей?
- Семнадцать... как мне...
- И родом она?
- Украинка... С Днепра... Да что вы, что с вами?
- Где ж она теперь?
Галя посмотрела на него, отвернулась, сказала тихо:
- Не знаю. Нас разлучили в Ландсберге.
- Это где же?
- В Германии...
Вася сорвал с себя одеяло.
- Идем! - закричал он. - Идем, Галя! Скорей!
- Куда вы? - бросилась к нему Галя. - Лежите, лежите!..
- Послушай, Галя! Надо Дорошенко сказать. К Дорошенко идем. - Он заметался на койке.
- Лежите, лежите!
- Дорошенко надо сказать! - закричал сердито Вася. - Где Дорошенко?
...А Дорошенко уже подходит к германской границе...
Прямо на зрителя бегут бойцы.
Штыки наперевес. Лесная просека. Снег.
Протягивает вперед руку передний (мы узнаем в нем сержанта Ивана Слюсарева), кричит:
- Ребята! Гляди, ребята!..
Полосатый столб со свастикой. Граница. Германия. Подбегает к столбу Иван Слюсарев. Счастливые слезы бегут по его лицу.
- Дошел-таки! - говорит он и с размаху сбивает прикладом свастику.
Подъехал "виллис". Из него выпрыгнул майор Дорошенко. Огляделся. Увидел лес, пограничные казармы, столб - черный с желтыми полосами - и вдруг... расхохотался.
А Слюсарев внимательно пригляделся к Дорошенко.
Подошел ближе. Негромко сказал, прикладывая к шапке руку:
- Имею честь поздравить вас, товарищ майор! Германия! - И улыбнулся.
- Спасибо, товарищ! - сердечно ответил Дорошенко, и они попали через границу - офицер и солдат.
Все было торжественно и буднично в этот зимний утренний час.
Лежала перед воинами Германия... в снегу... в лесу...
- Вот она! - сказал Слюсарев. - Берлога!.. - и, покрутив головой, засмеялся. - Дошли-таки!
- Нет еще! - тихо ответил Дорошенко. - Берлин. Моабитштрассе, сто семнадцать.
...Германия.
Лихая батальонная кухня вскачь несется через границу... выносится на перекресток в Шверине и останавливается. Ездовой удивленно и радостно озирается на островерхие, черепичные крыши.
- Ишь ты! Германия! - произносит он. - Это какой же ихней губернии город будет?
- Берлинской! - отвечает регулировщица.
Все засмеялись вокруг.
Вся улица запружена грузовиками, фургонами, российскими конными обозами, двуколками, автолавками Военторга... Мы вошли в Германию прочно и основательно.
- Ага! Берлинской! - удовлетворенно сказал ездовой, хлестнул мерина, и кухня вскачь понеслась по берлинской дороге...
Мимо столба, на котором надпись: "На Берлин"... мимо домов, охваченных пламенем.
- Горит Германия?..
...Горит Германия.
Пылающие дома кажутся прозрачными.
Нутро выворочено и охвачено огнем.
Горят пузатые комоды, прусские шифоньеры, двуспальные кровати, сейфы, магазины...
Над куполом большого здания - вероятно, гостиницы - ежится в огне большой круглый земной шар. На нем орел. Он когтит землю. Но уже пылают его крылья... скрючиваются в огне когти... С шумом падает вниз, на мостовую, круглый шар и рассыпается головешками.
Из пылающего дома выбрасывается полубезумная старуха немка. Она прижимает к груди клетку с попугаем. Красноносый попугай испуганно орет: "Хайль Гитлер!"
Горит Германия...
Идут по улице Дорошенко и Автономов.
- Надо тушить пожары! - озабоченно говорит корреспондент.
- Тушить? - усмехается Дорошенко. - А Сталинград? А Воронеж? А моя хата? Нет, душу мою не потушить!..
- А пожары надо тушить!.. - твердо повторяет корреспондент.
...К Ивану Слюсареву и его товарищам подбегает пожилой немец крестьянин. Он бессвязно кричит что-то, непонятно, что.
Подбегают еще немцы, и один из них торопливо, но по-русски объясняет:
- Мы просим убить Ганса Мюллера... Мы просим убивать его, дать нам одолжение.
- Убить? - удивляется Слюсарев и вдруг, рассердившись, свирепеет: - А ты как же, фриц, мыслишь - мы сюда убийцами пришли?
Собирается толпа вокруг.
- Убейте его! - кричат по-немецки седые, растрепанные женщины и заламывают руки...
