Александр Василевский - Дело всей жизни
Примитивны были и искусственные препятствия. Там, где вражеские окопы приближались к нашим на расстояние до ста и менее метров, солдаты считали их полевые заграждения как бы и своими.
Оборонительные позиции врага выглядели неплохо оборудованными, в чем мы смогли убедиться, овладев ими. Русские солдаты, к сожалению, не имели таких условий. И от ливней, и от заморозков они спасались под своей шинелью. В ней и спали, подстелив под себя одну полу и накрывшись другою; на ней же зачастую выносили из боя раненых. А солдатским оружием по тому времени была трехлинейная винтовка образца 1891 года, многократно проверенная и испытанная. Она не боялась непогоды и грязи, была проста и надежна. Своих винтовок царской армии уже недоставало. Многие солдаты, в частности весь наш полк, имели на вооружении трофейные австрийские винтовки, благо патронов к ним было больше, чем к нашим. По той же причине наряду с пулеметами «Максим» сплошь и рядом в царской армии можно было встретить австрийский Шварцлозе. Не лучше было и с артиллерией. Правда, орудия отечественного производства были хорошими, артиллеристы стреляли метко. Но не хватало гаубиц, тяжелых пушек и артиллерийских снарядов всех систем.
Весной 1916 годе 9-ю армию основательно пополнили личным составом, готовя ее к наступлению. В 103-й дивизии имелось 16 батальонов по тысяче человек в каждом, но лишь 36 легких полевых орудий и 30 бомбометов при 32 штатных пулеметах. К тому времени большинство офицеров дивизии уже побывало в боях, однако кадровых командиров, как уже говорилось, оставалось сравнительно мало, не более 8—10 на полк, ибо значительная их часть погибла. Так, сильный урон понесли мы в середине декабря 1915 года, когда в течение недели пытались прорваться западнее Хотина. Удалось оттеснить австрийцев верст на 15 и продвинуться до линии Доброновце — Боян. А затем армия вновь перешла к позиционной войне.
В течение зимы полк неоднократно выводился из окопов на отдых в дивизионный резерв. Эти дни использовались прежде всего для санитарной обработки солдат в полевых банях-землянках, построенных их же руками, для починки или замены износившегося обмундирования, снаряжения и оружия и, конечно, для отдыха. Если нахождение в резерве затягивалось, занимались и военной учебой. С нами, младшими офицерами полка, занятия вели командиры батальонов. Как правило, дело сводилось к коллективной читке уставов — строевого, полевого, дисциплинарного и внутренней службы. Солдат же в основном изводили муштрою, надеясь тем самым добиться от них дисциплинированности. Еще по прибытии в полк многие офицеры предупреждали меня о низкой дисциплине, причем не только среди рядовых, но даже среди унтер-офицеров. Кое-кто советовал мне при этом меньше либеральничать и побольше следовать старому прусскому правилу, гласившему, что солдат должен бояться палки капрала сильнее, чем пули врага.
Я не собирался следовать подобным советам. Мне было хорошо известно, что в армии царской России среди командного состава наблюдались две тенденции. Одна из них, преобладавшая, порождалась самим положением армии в эксплуататорском государстве. Офицеры, выходцы главным образом из имущих классов, дети дворян-помещиков, банкиров, заводчиков, фабрикантов, купцов и буржуазной интеллигенции, с недоверием относились к одетым в военную форму рабочим и крестьянам. Большинство офицеров видело в палке капрала главное средство воспитания солдат. Грубость с подчиненными, надменность и неприкрытая враждебность к ним были нормой поведения офицерства, в частности начальника нашей дивизии генерала И. К. Сарафова.
Но в военной обстановке такие взаимоотношения солдат и командиров были немыслимы. Повиновение, держащееся на страхе перед наказанием, немного стоит. Лишь только армия попадет в тяжелые боевые условия, от такого повиновения не остается и следа. Чтобы выиграть сражение, одного повиновения мало. Нужно, чтобы подчиненные доверяли командирам. Это всегда прекрасно понимали передовые русские офицеры. Они строили свои взаимоотношения с подчиненными на уважении их человеческого достоинства, заботились о них. Такими были генералиссимус Л. В. Суворов и генерал-фельдмаршал М. И. Кутузов, офицеры-декабристы, поручики наиболее передовой части русского офицерства. Такие офицеры находили путь к сердцу и разуму солдат, хотя из-за классового антагонизма, существовавшего в царской армии между солдатами и офицерами, путь этот был не . простой.
Что касается меня, то я старался следовать науке обращения с подчиненными, которую извлекал из прочитанных книг. Особенно запали мне в сердце слова М. И. Драгомирова. Он еще в 1859 году, находясь при штабе Сардинской армии во время австро-итало-французской войны, начал разрабатывать свой тезис о решающем значении нравственного фактора в воинском деле. У меня на фронте были с собой выписки из его работ.
Понятно, что не все и не сразу получалось у меня гладко. Интересы солдат и цели воевавшей царской армии были слишком различными. Однако я оставался верным принципам Драгомирова. Постепенно ото дало свои результаты. В частности, у меня, как правило, почти не возникало никаких недоразумений с подчиненными, что в то время было редкостью.
Весной 1916 года, незадолго до начала Брусиловского прорыва, я был назначен командиром первой роты. Через некоторое время командир полка полковник Леонтьев признал ее одной из лучших в полку по подготовке, воинской дисциплине и боеспособности. Как мне кажется, успех объяснялся доверием, которое оказывали мне солдаты. Я до сих пор помню некоторых солдат. Через много лет, после Великой Отечественной войны я получил несколько писем от своих сослуживцев, живо напомнивших мне то нелегкое время. Я был очень благодарен им и позволю привести из их писем выдержки, которые мне очень дороги.
В январе 1946 года бывший рядовой первой роты 409-го Новохоперского полка А. Т. Кисличенко (село Студенец Каневского района, Киевской области) на мой ответ на его первое письмо писал мне: «Через 28 лет Вы не забыли, с кем влачили окопную жизнь на фронте… В эту Отечественную войну я опять был в армии, не холост, как в ту войну, а вместе с сыном — политруком Васей, который погиб под Ленинградом в марте 1942 года… Фашисты поглумились над моей родной деревней, сожгли все 200 дворов, разрушили колхозное хозяйство, но мы уже на 60% восстановили. Живу в колхозе… На память посылаю Вам собственное стихотворение». Начиналось оно словами:
Мне помнятся те дни невзгод, страданий
В ущельях вздыбленных Карпат...
Эти воспоминания хранят и другие мои боевые товарищи. Житель финского города Турку (Або) А. В. Эйхвальд писал мне в 1956 году: «Осенью текущего года исполнится 40 лет со времени боев на высотах под Кирлибабой. Помните ли Вы еще Вашего финского младшего офицера первой роты славного 409-го Новохоперского полка, участвовавшего в них?»
