Валентин Осипов - Шолохов
— Гляди, получается „хле-бо-роб“.
Учитель стукнул по доске мелом:
— Тише! Про себя читайте! А ну-ка, дедушка Артем, прочитай нам сегодняшний урок!
Дед ладонями крепко прижал к столу букварь, откашлялся:
— На-ша… Ка-ша…
Марфа не утерпела, фыркнула в кулак…»
Что бы ни говорили, а революция пробуждала жажду мечтаний о лучшей жизни. Не потому ли хуторяне принимают постановление с тремя пунктами. Первый: «Приветствие нашим передовым вождям в лице Ленина, Троцкого и Калинина…» Второй: «Ввиду тяжелых обстоятельств нашей страны мы постановили, что рабочий день должен проходить не по часам, а сколько хватит наших физических сил… Дисциплина должна быть товарищеская и вполне сознательная». И напоследок: «Да здравствует борьба с советским бюрократизмом!»
Кружилинцы создали коммунию. Об этом — о рождении сельскохозяйственной артели — заговорили по всему округу. Появилась даже заметка в местной газете.
Однако до конца испытаний еще далеко. Сама жизнь подталкивает в конце 1920-го провести собрание партийного актива Верхне-Донского округа на очень важные темы: «Обсуждались вопросы: о народном образовании (докладчик завокроно Ушаков), о борьбе с бандитизмом (докладчик начальник окрмилиции Воронин), о продразверстке (докладчик окрпродкомиссар Мурзов)». Интересно, как воссоединилось — научиться читать-писать и вообще как выжить.
Шолохов на собрании не был, но директивы этого собрания его не минуют.
Объявлен «Месячник революционного труда» с призывом: «Все на продразверстку!» Понадобилось разверстывать задание по сбору хлеба для голодающей страны от общей нормы на каждый двор. И не думай протестовать. Революция требует жертв!
И снова нетерпеливая поступь времени. Именно в эти дни, когда Шолохов отработал свое на мирном фронте ликбеза, его заприметили в Каргине — он несколько раз появлялся в заготконторе. В рассказе 1925 года «Алешкино сердце» эта контора видится будто в документальном фильме из времен Гражданской войны: «Возле речки в кирпичных сараях и амбарах — хлеб. Во дворе дом, жестью крытый. Заготовительная контора Донпродкома № 32. Под навесом сарая — полевая кухня, две патронные двуколки, а у амбаров — шаги и нечищеные жала штыков, охрана… Вторая дверь по коридору направо с надписью: „Помещается политком Синицын!“… Пошли по коридору. В конце на дверях мелом написано — раскумекал Алешка: „Клуб РКСМ“. Чудно и непонятно».
По хутору пополз слух: этот юнец Шолохов, купцов сын, будет начальником. Начальничество началось с того, что он собственноручно отобразил на бумаге: «Прошу зачислить меня на какую-либо вакантную должность; по канцелярской отрасли при вверенной вам заготконторе. М. Шолохов.
1921 20 декабря, ст. Каргинская». И стал… помощником бухгалтера. Радости-то дома: платили хотя и революционно небольшие деньги, но добавляли ценной пайкой — в месяц полфунта табаку, пять коробков спичек и полкуска мыла.
Совслужащий! Пока еще опаснейшее звание. По Дону то и дело расправы с красными — то ночные выстрелы в окно, то подстерегут на дороге. Осмелели бандиты — у них поддержка: недовольных много. Банды разгромили на Дону половину сельских Советов и убили больше ста советских работников.
С одним главарем банды — Фоминым (фигурирует в «Тихом Доне») — Шолохов довольно близко познакомился, когда тот был еще краскомом отряда на хуторе Базки. Теперь, пожалуй, только случай спас его от встречи с крутым на расправу былым собеседником. Об этом вспоминал один хуторянин: «Я с двумя друзьями-комсомольцами сидел в маленькой комнатушке сельсовета, когда на бугре запылили всадники. Бандиты. Мы вскочили в седла и левадами ускакали… А тут с другой стороны откуда ни возьмись Михаил Шолохов на двуколке. Акулина не растерялась, успела дать знак. И обмерла, видя, как Михаил крутанул двуколку и погнал галопом. Это было равносильно гибели: под окнами у бандитов проскакать что есть мочи в степь. В сорочке он родился, никто не заметил беглеца».
Махно нагрянул в эти места в 1921 году. Позже в повести «Путь-дороженька» сложится сюжет о том, что довелось пережить Петьке Кремневу, главному персонажу, в плену у батьки-анархиста. Написано такими достоверными красками, что невольно думается: не мог писатель все это просто так сочинить:
«Взводный поглядел на Петьку сонными глазами, сказал:
— Чудак народ… Валандаются с парнишкой, его мучают, сами мучаются. — Хмуря рыжие брови, еще раз взглянул на Петьку, выругался матерно, крикнул: — Иди, вахлак, к сараю!.. Ну!.. Иди, говорят тебе, и становься к стене мордой!..»
Так все и было: Шолохов как совслужащий предстал перед взбалмошным атаманом и услышал приказ: «В расход!» От казни спасла одна смелая казачка, в курене которой был допрос, — она упросила пожалеть юнца. Смилостивился Нестор Иванович, но пригрозил: коли снова попадется, так по второму разу не пожалеет.
И в старости не забылось то жуткое происшествие. Как-то в беседе с одним своим знакомцем-земляком, будущим его биографом В. А. Вороновым, Шолохов припомнил:
— Допрашивал меня…
— Какое впечатление он произвел?
— Невзрачная внешне личность…
Казаки заскучали по мирной жизни. Видно, потому появился для каргинцев в их Народном доме театр — драматический! И зал был всегда полон. Спасибо учителю Мрыхину, что сагитировал группу своих бывших учеников создать драмкружок. Сохранилось воспоминание: «Начинали с чеховских водевилей. Шолохов особенно любил комические роли и обязательно по ходу действия присочинял что-нибудь».
Все было бы хорошо, да все чаще приходили огорчения, что иссякал репертуар. Что делать-то? Одному станичнику запомнилось: «Как-то к режиссеру явился Шолохов и, подавая рукопись, сказал: „Вот, пьесу нашел“».
Прочитали ее. Понравилось. Потом он не раз поставлял новые пьесы. Ребята ломали головы: где он их берет? Поинтересовались, но получили спокойный ответ:
— Знакомые из Вёшек присылают.
— Ой, Мишка, да ты сам их, небось, сочиняешь?
— Что вы? Куда мне!
Разговор на этом прерывался. Но как-то прибежал взволнованный. Прижимая к груди исписанные листки, выпалил:
— Тема замечательная… Два действия написал, а вот третье не получилось. — И вдруг осел, притих, чувствуя, что сказал лишнее.
Артистам оказали высокое внимание — председатель окружного ревкома попросил их отправиться на гастроли по соседним хуторам. То-то вселенская слава!
В Каргинской Шолоховым жилось бедно. Будто про них старая казацкая поговорка: «Тары-бары — худые амбары». Даже своего куреня-жилища не приобрели. Мишка, ломая подростковый гонор, носил совсем уж простенькую одежку: латаная-перелатаная гимнастерка под ремень с медной бляхой, штаны, кои уж и утюг не брал, стоптанная обувка.
