Игорь Домарадский - Перевёртыш
Через два года после защиты диссертации я стал старшим научным сотрудником и очень быстро получил соответствующее звание (аттестат ВАКа). Я сразу "разбогател" и, одолжив недостающие деньги, купил себе мотоциклет (один из самых дешевых), но мне не повезло и я вскоре разбился, наскочив в темноте на грузовик; после этого я стал "хромать на обе ноги", как я не раз позднее позволял себе писать в анкетах, в графе "особые приметы" ("компетентные товарищи" рассматривали это как чудачество с моей стороны).
Поскольку биохимия чумного микроба тогда совершенно была не изучена, темой докторской диссертации я избрал все тот же азотистый обмен. Работал я в общем много и собрал материал уже к 1955 году. Помимо чумы мне приходилось иметь дело с туляремией и бруцеллезом, в результате чего в 1952 году я заразился последним и пару месяцев пролежал в больнице. В то же время в возрасте 72 лет умерла бабушка, на похоронах которой из-за болезни я не смог быть. За несколько лет до этого я перенес малярию. Ею до и во время войны в Саратове болели очень многие (может быть еще и поэтому мои родители каждое лето увозили меня из Саратова, подальше от Волги, красоты которой по-настоящему с мог оценить намного позднее и о которых даже не предполагал).
Тут надо отметить, что с конца 40-х годов началась новая волна репрессии. По "Ленинградскому делу", в частности, была арестована сестра моего друга Юры Демидова, о судьбе отца которого (парикмахера) я упоминал. Юра в то время работал следователем под Саратовом и его тут же уволили из милиции. Несколько лет затем, вплоть до "хрущевской оттепели", ему пришлось болтаться по области в роли лектора Общества по распространению знаний. Однако, несмотря на все невзгоды, он не пал духом и в последующем стал крупным криминалистом — профессором и полковником милиции.
В 1948 году я присутствовал на открытом партийном собрании, посвященном сессии ВАСХНИЛ. Основным "козлом отпущения" на нем стал проф. Лунц, оказавшийся "ярым проводником менделизма-морганизма" и последователем учения Гегеля. Об этом он сам сказал, в ответ на вопрос председателя собрания проф. Поповьяна, специально присланного в Саратов на должность ректора Мединститута "для наведения порядка": "Кто Вы, профессор Лунц?".
Об всем этом я говорю здесь потому, что вся моя работа над обеими диссертациями проходила под флагами разных постановлений, не учитывать которых при написании диссертаций было нельзя. Тут были и постановление Павловской сессии (оппонент заставил меня вставить упоминание о "нервизме" в работу по биохимии одной из бактерий!), и борьба с космополитизмом (что, как ни парадоксально, очень "помогло" при оформлении кандидатской диссертации, так как новой иностранной литературы в Саратове почти не было и в прежние времена из-за этого диссертацию могли бы "завалить"), и "учения" таких "корифеев" науки, как старая большевичка О. Б. Лепешинская ("Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме".М.,1950), её последователь Г. П. Калина ("Развитие микробных клеток из доклеточного вещества".Киев,1954), и проходимец от науки Г. М. Бошьян, проповедовавшей возможность превращения кристаллов солей в бактерии, вирусы и даже… антитела, и наоборот. Но особенно пагубно отразилась "лысенковщина". Если какие-то факты не укладывались в её рамки, их надо было трактовать "как требовалось" или отбрасывать. Дело осложнялось тем, что ярыми приверженцами Лысенко, во многом способствовавшими его дальнейшему расцвету, был ряд сотрудников Института "Микроб", во главе с Г.Н.Ленской и моим шефом проф. Н. Н. Ивановским, а также небезызвестный Н. Н. Жуков-Вережников, создавшие "теорию о переходе возбудителя чумы в псевдотуберкулез". С одной стороны, многие понимали абсурдность всей этой чертовщины, а с другой, — должны были осуждать и разоблачать любые "вражеские нападки" на эти "прогрессивные теории". Царила атмосфера фарисейства, отгородиться от которой как члену партии мне было трудно.
Работая в Институте "Микроб", я столкнулся и с "еврейской" историей, которая вполне могла коснуться и меня; ведь бабушка была еврейкой и её многие знали. Небезынтересно, что эта история, включавшая в себя также "дело врачей отравителей", происходила в бытность Министром Союзминздрава генерал-полковника Е. И Смирнова (1947–1952 год), который вряд ли мог сомневаться в невиновности таких видных ученых, как академик Лина Штерн, члены АМН В. Н. Виноградов, В. Х. Василенко, М. С. Вовси и ряд других, попавших в разряд "отравителей". Позднее я познакомился со Смирновым, но случая спросить его об этом и о том, предпринимал ли он что-либо для их реабилитации, мне не представился. Примечательно также, что хотя все, пострадавшие по делу Еврейского антифашистского комитета и "делу врачей" посмертно или при жизни были реабилитированы, "5-ый пункт" в анкетах долго давал еще о себе знать и недаром в числе диссидентов евреи играли далеко не последнюю роль. Особенно тщательно чистоту "5-ого пункта" блюли в той системе, о которой речь пойдет ниже. В таких крупных научных центрах, как Оболенск или Кольцово, "нескрытых иудеев", по-моему, не было, за что у себя на кухне мы называли их "городами без евреев".
Эхо "Дела врачей" докатилось и до Саратова (а как могло быть иначе?). Из числа пострадавших я знал блестящего клинициста-терапевта профессора Л. С.Шварца, который в отличие от многих других клиницистов был к тому же настоящим ученым. Вот это-то и послужило поводом для его травли. Интересно, что два русских соавтора Л. С. Шварца — профессора Н. Н. Ивановский и А. М. Антонов оказались "ни при чём".
Второй жертвой стала сотрудница института "Микроб" Е. Э. Бахрах, в прошлом активный комсомольский и партийный деятель, правда, "местного масштаба". Позднее её, кандидата наук, восстановили в институте, но в должности лаборанта и лишь через много лет она смогла защитить докторскую диссертацию. В 1952 году мне пришлось конкурировать с Е. Э. Бахрах за должность старшего научного сотрудника и победа осталась за мной, однако в другой ситуации по стажу и опыту работы пальма первенства безусловно досталась бы ей.
Наконец, третей жертвой явился Я. Л. Бахрах (однофамилец Е. Э.), вину которого усмотрели в том, что для получения аминокислоты цистина в качестве сырья он использовал отходы парикмахерских ("опыты на людях"!) В журнале "Крокодил" появился по этому поводу фельетон, за которым последовало увольнение Бахраха и "завал" его кандидатской диссертации. Бедняга долго влачил жалкое существование и в конце-концов оказался в Иркутске, где я помог ему сделать новую диссертацию, посвященную роли того же цистина в лечении переломов костей (она была защищена лишь в 1964 году).
