Эрих Керн - Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941–1945
– У сотрудников НКВД, командиров Красной армии и партийных работников опять же свои закрытые магазины, – подхватила, протиснувшись сквозь окружавшую меня толпу, старая женщина из немецких переселенцев. – Мы даже не знаем, что они там получают, но все они выглядят достаточно упитанными и хорошо одетыми. У нас же все по-другому… Положим, вы хотите купить пальто за четыреста рублей, зеленое и сорок шестого размера. Продавец же сует вам с вешалки красное и пятидесятого размера. Возьмете вы или нет – это ваше дело: других все равно нет. По правде говоря, мы рады вообще что-то надеть, причем откладывая деньги на покупку целый год.
– Но у вас же пролетарская демократия? – возразил я. – Почему вы не предпримете что-то во время выборов?
В ответ на мои слова сначала воцарилась тишина, затем раздался дружный смех.
– Список для голосования, – пояснил поляк, утирая катившиеся по щекам слезы, – всегда возглавляли Иосиф Сталин и Молотов, затем шли Жданов, Берия и остальные члены Центрального комитета. Потом – местные кандидаты от коммунистов и блока беспартийных. Все – на одном бюллетене, единственном, допущенном для голосования. Такой порядок был определен избирательным законом 1936 года. Других списков не было, а не голосовать совсем – значило напрашиваться на неприятности. Так что если вы дорожили своей жизнью и свободой, то шли и голосовали вместе со всеми. Это и есть так называемая «пролетарская демократия».
Присутствовавшие продолжали описывать механизм функционирования системы. Избранные «свободно» депутаты представляли 16 (с 1940 по 1956 г. существовала также Карело-Финская ССР. – Ред.) советских республик: около 650 оплачиваемых подхалимов заседало в Верховном Совете, еще около 650 – в Совете национальностей. Десятки министров и членов правительства являлись простыми ведомственными чиновниками. Все решения принимали узкий круг членов Политбюро и Центральный комитет правящей с 1917 г. коммунистической партии; именно они определяли судьбу 200-миллионного (на 1 сентября 1940 г. население СССР составляло 191,7 млн, к началу войны – около 195 млн. – Ред.) населения. И назначали на эти посты вышеперечисленных «членов» не миллионы граждан, которыми они управляли, и даже не 6 миллионов членов партии, а верхушка партии, и прежде всего Иосиф Сталин. Это была диктатура, какой не знала новая история. И цари, например Наполеон, были, если сравнивать с этой диктатурой их режимы, можно сказать, грудными младенцами. Сталин и его люди осуществили то, о чем многие диктаторы и императоры лишь мечтали. Верхушка партии определяла порядок поведения и условия существования людей, контролировала их мысли и поступки, бесцеремонно вторгалась в семейные отношения, безраздельно властвовала над жизнью и смертью своих граждан. А Сталин был поистине всесильным диктатором.
– Это и есть суть того, что за рубежом называют «пролетарской демократией», – сказала старая немка. – Насколько распространено данное заблуждение, свидетельствуют ваши же вопросы, вопросы немецкого солдата. Но в самой России дошло до того, что люди, голодая и нищенствуя, не ропщут, полагая, что иначе и быть не может. Они дорожат своими оковами, не изведав ничего другого!
На этом беседа закончилась: был получен приказ к выступлению.
В этот вечер мы остановились в довольно крупном селе. Как только местные жители заметили, что я стараюсь установить с ними контакт, сотни мужчин и женщин обступили меня. Интеллигентного вида юноша ухватил меня за рукав.
– На протяжении многих лет мы, украинцы, страдаем и умираем, – заявил он. – Теперь мы можем расквитаться. От вас, немцев, нам ничего не нужно, мы же готовы на все. Дайте нам только винтовки и боеприпасы.
Волнуясь, юноша последние слова произнес по-украински, и толпа мгновенно дружно подхватила:
– Пушек! Пушек!
– Я всего-навсего рядовой солдат, – ответил я, глубоко тронутый проявлением искренних чувств, – но горячо надеюсь, что ваше желание будет удовлетворено.
– Понимаете, пан, – продолжал юноша, – мой отец был старым большевиком, сосланным в Сибирь еще царем; он верил в идеалы свободы, равенства и братства. Позднее мой отец воевал в партизанах, и мы очень им гордились. Но когда на заводе он выступил против бессмысленного террора и классовых предпочтений при распределении продуктов питания и промтоваров, то бесследно исчез, и с тех пор мы его не видели. Та же судьба постигла почти всех членов старой партийной гвардии. Им навесили ярлыки троцкистов, саботажников и изменников. И это людям, проливавшим за революцию свою кровь. (Несравненно больше пролилось крови людей, противившихся революции, а также членов их семей и просто ни в чем не повинных, но «классово чуждых». – Ред.) Во всей Украине таких осталось в живых не более десятка. Остальных заклеймили «врагами народа» и расстреляли или уморили в тюрьмах и лагерях. ВКП(б) – партия большевиков – дала нам свободу – свободу умереть или подчиниться; она принесла нам равенство – равенство с четким классовым разграничением, более суровым, чем при худшей капиталистической системе. Беспартийный не может получить привилегированную карточку на продукты и промтовары, а без нее невозможно свести концы с концами. Они дали нам и братство – братство с комиссарами и пулей в спину.
Услышав слово «комиссар», толпа словно обезумела.
– Комиссар! – взвыл старый инвалид, указывая на свою искалеченную спину.
– Комиссар! – крикнула молодая женщина, указывая на отсутствующий глаз.
Две девушки вынесли к нам на примитивных носилках женщину средних лет. Она, обхватив мою руку тонкими худыми пальцами, настойчиво вновь и вновь шепотом повторяла слова, которые я не мог понять.
– Это жена нашего сельского священника, – пояснил юноша сочувственно. – Когда части Красной армии шли на фронт, комиссары согнали всех «неблагонадежных» селян и расстреляли их.
Женщина на носилках не сводила с меня пристального взгляда.
– Среди них были наш священник и его двое сыновей. Младшему было восемь лет. От потрясения она впала в беспамятство и разбита параличом. Теперь она хочет, чтобы вы, немцы, тысячекратно отомстили за ее детей.
– Пушек! Пушек! – вновь заревела толпа, мужчины и женщины, все вместе.
Взволнованный силой проявленных ими чувств, я пожал множество протянутых ко мне рук и удалился.
Глава 2
На юг
Мы ехали всю ночь напролет, на этот раз курсом на юг. Пехотные части уже вышли форсированным маршем на ближние подступы к Киеву. Мы миновали все еще дымящийся Житомир. Противник оказывал яростное сопротивление всеми имеющимися средствами, и несколько последующих дней его артиллерия и авиация превратили нашу жизнь в сплошной ад. В один из этих дней в ходе боя я познал еще одну, дотоле неизвестную мне сторону моей натуры. В тот момент вражеские бомбы снова с жуткой аккуратностью рвались в наших порядках, и рядом со мной вздымались к небу фонтаны земли. Среди металлического воя разлетавшихся над головой осколков я вдруг услышал умоляющий зов: «Дайте индивидуальный пакет!» Автоматически я сунул руку в карман. Последний! Мы перевязывали раны весь день, и, хотя я утром предусмотрительно захватил три пакета, я уже все израсходовал, кроме одного. Я заколебался. А если мне понадобится перевязка самому? Но затем я взял себя в руки, подполз к раненому солдату и отдал ему пакет. От стыда за свою мимолетную слабость я не мог взглянуть ему в лицо.
