Теодор Гладков - Николай Кузнецов
То, что Кузнецов был человеком штатским, неожиданно кое в чем помогло: кадровому советскому офицеру самое обычное воинское приветствие, которое после многих лет службы отдается под козырек всей ладонью, конечно, совершенно механически, переделать на немецкое было бы чрезвычайно трудно.
В сущности, Николай Иванович занимался сейчас уже мелочами, но их, этих мелочей, было такое огромное множество, что, в полном соответствии с законами диалектики, количество перерастало в качество: именно их точное и полное соответствие и должно было превратить сугубо штатского русского человека в кадрового прусского лейтенанта. И любая из этих мелочей могла бы провалить разведчика: вздумай он взять под козырек полной ладонью, как того требует Устав Красной Армии, на улице Ровно его немедленно изобличит даже не опытный следователь контрразведки, а первый же встречный рядовой солдат.
Запоминать, запоминать, запоминать…
Адреса магазинов, в которых мог покупать перчатки лейтенант Зиберт. Названия ресторанов, где он мог бывать с девушками. Результаты футбольных матчей, которые он мог видеть. Мелодии популярных песенок, которые он мог слышать.
Еще в школе Николай привык не просто зубрить, но непременно использовать какой-либо собственный метод, помогавший лучше овладеть предметом. Теперь он тоже придумал своеобразный метод более успешного перевоплощения в личность другого человека: он внушал себе, что все, что он штудирует, – это не новое, глубоко чуждое ему, но нечто действительно бывшее когда-то с ним, как с Зибертом, и это нужно не разучивать вовсе, а как бы лишь припомнить.
Час за часом, день за днем…
Долбежка уставов, чтение ворохов иллюстрированных журналов, просмотр трофейной кинохроники и снова долбежка, на сей раз с внесением поправок после встреч с настоящими гитлеровскими офицерами.
Русскую литературу старался не читать, чтобы не «отключаться», не выбиваться из русла, по которому шел все более и более уверенно, ограничивался лишь беглым просмотром московских газет.
А газеты и радио приносили в то лето дурные вести: немцы наступали. 19 мая Красная Армия оставила Керчь. 4 июля после неслыханной по героизму обороны завершилась вторая Севастопольская страда. 24 июля сдан Ростов. Неудачи под Харьковом и Воронежем. Немцы заняли Донбасс, вышли к Сталинграду и Кавказу.
На всех фронтах шло грандиозное сражение, а Николай Кузнецов готовил и готовил себя к исполнению роли офицера пока все еще одерживающей победы германской армии. Иногда становилось настолько муторно, что Николай Иванович еле подавлял нестерпимое желание бросить все к черту, отказаться от задания, просить командование направить его рядовым десантником, чтобы собственными руками уничтожать врагов.
Уже подходило к концу лето, когда Кузнецову сообщили, что днями он вылетает за линию фронта, в отряд «Победители», которым командует Дмитрий Николаевич Медведев. Этот отряд уже несколько недель действует в немецком тылу.
Ровно, где ему предстояло работать, был не обычный город: гитлеровцы объявили его столицей Украины! В Ровно располагались резиденция одного из ближайших к Гитлеру людей – рейхскомиссара Украины, гаулейтера и президента Восточной Пруссии Эриха Коха, сам рейхскомиссариат, множество оккупационных и военных учреждений. Они-то и должны были стать объектами его самого пристального внимания.
В один из тех столь памятных для него последних дней и недель в Москве Кузнецов написал брату Виктору:
«…Война за освобождение нашей Родины от фашистской нечисти требует жертв. Неизбежно приходится пролить много своей крови, чтобы наша любимая Отчизна цвела и развивалась и чтоб наш народ жил свободно. Для победы над врагом наш народ не жалеет самого дорогого – своей жизни. Жертвы неизбежны. И я хочу откровенно сказать тебе, что очень мало шансов на то, что-бы я вернулся живым… Почти сто процентов за то, что придется пойти на самопожертвование. И я совершенно спокойно и сознательно иду на это, так как глубоко сознаю, что отдаю жизнь за святое правое дело, за настоящее и цветущее будущее нашей Родины.
Мы уничтожим фашизм, мы спасем Отечество. Нас вечно будет помнить Россия, счастливые дети будут петь о нас песни, и матери с благодарностью и благословением будут рассказывать детям о том, как в 1942 году мы отдали жизнь за счастье нашей горячо любимой Отчизны. Нас будут чтить и освобожденные народы Европы. Разве может остановить меня, русского человека, большевика,[3] страх перед смертью? Нет, никогда наша земля не будет под рабской кабалой фашистов. Не перевелись на Руси патриоты, на смерть пойдем, но уничтожим дракона!
Храни это письмо на память, если я погибну, и помни, что мстить – это наш лозунг, за пролитые моря крови невинных детей и стариков. Месть фашистским людоедам! Беспощадная месть. Чтоб в веках их потомки заказывали своим внукам не совать своей подлой морды в Россию. Здесь их ждет только смерть…»
…25 августа 1942 года газеты сообщали своим читателям о тяжелых боях в районах Клетской, Котельникова, Пятигорска, Краснодара и Прохладной, о том, что Карагандинская область перевыполнила план сева озимых, о возвращении в Англию после визита в Москву премьер-министра У. Черчилля, о вручении верительных грамот посланником Бельгии в СССР Р. Ван де Кершов д'Аллебасом, о подвиге на Северо-Западном фронте младшего лейтенанта Павла Некрасова, взявшего своего восьмого «языка». Кроме того, в газете публиковался очередной отрывок из пьесы Александра Корнейчука «Фронт» и объявление о выходе на экран в ближайшие дни кинофильма «Парень из нашего города» с артистами Николаем Крючковым и Лидией Смирновой в главных ролях.
О том, что минувшей ночью за тысячу километров от Москвы, в гитлеровском тылу приземлилась группа парашютистов, в газетах, разумеется, не было ни слова.
ГЛАВА 4
На Арбате против популярного кинотеатра хроники есть старый, очень московский двор. Внутри двора несколько двухэтажных кирпичных зданий той безликой архитектуры, что возводили средней руки столичные домовладельцы в начале века.
Старожилы помнят, что в начале сорок второго года в квартире на первом этаже дома, что стоит в глубине двора, появился новый жилец – высокий, подтянутый мужчина с красивым, строгим, четко очерченным лицом. Ходил он всегда в военной форме, сидевшей на нем как-то особенно ладно. Ни с кем из соседей он близко так и не сошелся, но вовсе не потому, что обладал замкнутым, нелюдимым нравом, а потому что был человеком очень занятым, часто и подолгу отсутствовал. А летом он вообще исчез на несколько лет.
