Юрий Лубченков - Главы государства российского. Выдающиеся правители, о которых должна знать вся страна
– Научи меня помочь ей! Научи меня отдать ей всякую мысль и всякую каплю крови. Дай покоить ее. Дай залечить ее раны. Дай мне послужить родной моей земле!
И слезы льются из глаз, раскрывшихся на великую неисходную скорбь родины, и вместе с горючим горем что-то светлое, громадное поднимается из недоступных глубин души. Крепнет воля, складывается решимость…
3Но пока… Пока еще можно, дыша свободой, повоевать на просторе, богатырствовать, творить сказочные походы.
Шведы у Ладоги…
Скорей в поход… Мала рать… Но что ж: «Бог не в силе, а в правде».
Ночь перед битвой. Один из помощников Александра стоит в ночной страже на берегу полноводной широкой Невы.
По воде проносятся звуки: кто-то рассекает веслами воду, чья-то плывет великая ладья.
В ладье, над облеченными во тьму гребцами, стоят два светлых витязя. Лики знакомы. Первые русские страстотерпцы, благоверные братья-князья Борис и Глеб…
«Брат Глеб, – слышится голос старшего князя, – вели грести. Поспешим на помощь сроднику нашему Александру».
Въезд Александра Невского в Псков после битвы на Чудском озере. Художник Федор Моллер. XIX в.
4Тихий Городец на Волге. Монастырь. В монастыре – смятение. На одре смерти происходит пострижение в великую схиму. И постригаемый – благоверный великий князь Александр Ярославич Невский.
Истаял русский сокол: всего 43 года. Но тяжела была его жизнь…
Унижения родины, принятые на душу, походы, напряжения сил, битвы… А там – поездка в Орду…
Требовали его к себе ханы на поклон. Мог бы не ехать… Не достать было его в Новгороде, защищенном болотами. Да любил он покой родной земли выше своей рыцарской чести. Покорился, поехал, и ездил много раз…
Трудно было с народом, не привыкавшем к рабству. Вдруг – поднимется, перебьет татарских сборщиков дани. И грозятся тогда грозные беды. И едет Александр отмаливать грозу.
Вот и сейчас… Грозил хан, готовил нашествие хуже Батыева. И на этот раз отмолил Александр. И – силы иссякли.
Тихо теплятся свечи. Раздаются слова страшного, спешно совершаемого обряда. Жизнь отжита.
И с чрезвычайной яркостью мелькают в мозгу умирающего картины прошлого…
Терем отца, веселые многолюдные охоты, жажда воли, славы, борьбы…
Шумный гульливый Новгород, его гордые враги. Услада удачных походов.
И вдруг весть о гибельном иге. Весть, разом состарившая богатырскую душу. Клятвы – все, все отдать ей, униженной страдающей Руси…
И эта скорбь прервана опять картинами этих сказочных походов: победа над шведами у Невы, над немцами на льду Чудского озера, полный разгром митавского войска.
А там: там орда, и смиренные мольбы, чтобы пощадили, чтобы не заклевали Руси…
То ли сулила ему его юность?! Как упивался он тогда воздухом русской свободы!
Что ж, земля с ее рабством и цепями миновала. Бог зовет на волю, на волю!
И в эти последние минуты мученической жизни не раскрылась ли перед отходящим завеса будущего?.. Не увидел ли он необозримую ширь царственно разлегшейся Руси, и народ-богатырь, и бесчисленные храмы, из которых русская душа шлет Богу своему свободную хвалу?..
И в эти последние мгновенья измученное существо Александра не вдохнуло ли пленительный воздух будущей русской свободы?..
Евгений Поселянин
Милостивый князь
– Ведомо мне, что братом! – резко перебил его владыка. – А прежний-то князь, что изобидели, Василий Александрович, сыном доводится великому князю! Кто ближе-то будет?.. Эх, вы, неразумные!
– Тяжеленек был князь Василий, – робко вымолвил посадник.
– Гляди, тяжеленек?! – возгневался владыка. – А баскак татарский небось легче был бы? А разорение конечное через гнев ханский? Кто уберег не одну Святую Софию, а и все города русские от гнева ханского? Кто за Русь Святую в орде позор и тягость претерпел? Кто от свеев да от литовцев нас избавил?.. Не князь ли Александр Ярославич? А вы что над его кровью, над его родом, над его любимым сыном содеяли?
– Да, вишь, Михалко подбил. Его на вече послушались…
– Смутьян и душегуб Михалко! Винопийца, вор, лукавый соблазнитель! – гневался архиепископ. – И ему-то веру дали!
– И мне, владыка, не по сердцу он. Все чуется мне – ждать от него беды злой, – смущенно говорил посадник. – Хоть и держал я его руку…
Евфимий, ключник архиепископский, беседу нарушил. Он поспешно вошел в покой, ведя с собой мужа пожилого, но крепкого, при мече, в ратном доспехе. Благословились оба у архиепископа.
– Неотложное дело Клима-тысяцкого, – сказал ключник.
– Да! Уж такое дело, что просто руками разведешь! – добавил тысяцкий. Слушай, владыка святой! Михалко-то зломышленный, соблазнитель наш, утек…
– Верно ли?! – крикнули в один голос владыка и посадник.
– Верно слово! Ныне, как стемнело, потаенно из дому вышел… А среди приворотной стражи у него знакомцев не занимать. Выбрался за стену, ров перешел, да и тягу! И еще громко крикнул: «Иду к великому князю, поведаю ему злые козни да вражий умысел Ананьи-посадника!»
– Зришь неразумие свое? – строго молвил архиепископ Ананию. – А ты еще того злодея от гнева народного укрыл. Теперь обнесет он тебя перед князем Александром Ярославичем – и тебе беда будет, и Великому Новгороду.
Осенью 1255 года в Великом Новгороде были смуты кровавые. Пошли ссоры, схватки на мосту Волховском, гибли в волнах быстрого Волхова люди неповинные. То в Перевском конце, то в Опочецком, то на Городище, у самых хором княжеских, гремели гневные голоса, мечи и ножи сверкали…
Скорбно смотрели на чернь святые новгородские обители и древние храмы, охваченные, как бушующим морем, крикливыми ватагами вольнолюбивого разгульного народа. Молчалив стоял двор владычий – палаты мирного, благочестивого архиепископа Новгородского Далмата. Сумрачно смотрел древний монастырь Антониевский, где почивают мощи святого Антония Римлянина. Издали скорбно глядели на буйный город главы святой обители Хутынской, недавно созданной схимником Варлаамом, бывшим новгородским боярином. Мрачен и тих был соседний Юрьев монастырь…
И было отчего запечалиться в ту пору Великому Новгороду. Такая беда над ним стряслась, что никогда и не гадали!..
Любимый князь Новгородский, опора и защита Святой Софии, витязь доблестный, порубивший шведов на реке Ижоре, избавитель Новгорода и Пскова от нашествий вражеских, шел войной на новгородцев, шел разгневанный и жаждущий мести.
Об этом тяжком горе вел невеселую беседу с гостем владыка Новгородский Далмат. Сидели они вечером в дальнем покое, слабо озаренном восковой свечой в высоком серебряном шандале.
