Геннадий Седов - Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века
— Прямо и говорю — нет! Поклясться?
— Что толку теперь! Обрыдло мне все это, понятно? Ложь на каждом шагу! Говорим одно, делаем другое. Я из дома ушел, институт бросил. Мечтал служить святому делу. А связался со шпаной… Прощай, Гарский! Извини, руки не подам…
Илларионов шагает в глубину переулка, исчезает за поворотом.
…На Острожской между деревьями скользит человеческая тень. Мелькнула на глухом пустыре с зарослями лопухов, махнула через забор, пробирается сквозь кусты малины к невысокому флигельку с резными наличниками, тянется к окну.
Негромкий условный сигнал — постукивание костяшками пальцев по стеклу: тук-тук-тук… пауза… тук-тук… пауза… тук-тук…
Скрип оконной рамы, заспанный голос из приотворенного окна:
— Кто там?
— Гарский, Антон Иванович! По срочному делу!
1904 год: газетная хроника
Апрель:
«Житомирский вестник»:
ЖИТОМИР. «Загадочное убийство на Рыбной.
Третьего дня, поутру, хозяйкой дома госпожой Сыромятниковой был обнаружен труп жильца, мещанина Павла Антипина, снимавшего угловую комнату в пристройке. Вызванная полиция обнаружила оного жильца лежащим в луже крови со следами многочисленных ранений в грудь и живот холодным оружием. При опознании трупа и в результате дальнейших расследований следствием установлено, что убитый, живший по подложному паспорту, является в действительности разыскиваемым анархистом Кириллом Илларионовым, причастным к ряду дерзких ограблений на территории города и уезда, в частности недавнего ограбления ломбарда Меира Адисмана.
Несомненная опытность Илларионова в делах конспирации, а также тот факт, что в комнате, снимаемой покойным, не было обнаружено следов насильственного проникновения или взломанного замка, говорят за то, что убийца или убийцы были ему хорошо знакомы, и он собственноручно открыл им дверь.
О дальнейшем ходе следствия и обнаружении новых подробностей происшествия редакция своевременно оповестит наших читателей».
Поворот судьбы
«И море, и Гомер –
Все движется любовь».
Осип МандельштамСинеглазый парень не идет из головы. Жив ли, не угодил ли в беду? Страх как хочется поделиться с кем-нибудь ночным приключением, узнать, что за люди эти анархисты, почему занимаются грабежом?
Спросила у Меланьи Тихоновны.
— А бог их знает, — зевнула та в кулак. — Бают, против царя идут, за народ. А по мне — бандиты и бандиты. Адисману из ломбарда башку проломили. Кровосос он, положим, каких поискать. А душегубствовать все одно — грех. Что мое, то мое… Война, девка, чего-то затянулась. Сахар, глянь, как подорожал. Семь копеек за фунт. Когда такое было, скажи?
В середине мая балагула Нехамья, перевозивший чей-то товар на житомирский базар, завез ей письмо. Она прочла его, стоя у калитки, пока Нехамья разворачивал назад бричку.
«У нас все по-прежнему, — писала мать. — Скучаем по тебе, считаем дни, когда вернешься. Отец перенес инфлюэнцу, сейчас на ногах, поправляется. Аленка благополучно окотилась, принесла козочку. Продадим, должно быть, к началу зимы. Приезжала на несколько дней Нава с малышами. У зятя — долги, лавку продали, живут впроголодь. Как быть дальше, не знают. Заходили в гости мясник Эльяким с женой. У них в отношении тебя серьезные намерения. Шмуэль, говорят, ни о какой другой невесте, кроме Фейги, не желает слушать. Мы с отцом ответили, что не возражаем, слово за тобой. Вернешься, все подробно обсудим. Шмуэль для тебя, девочка, подарок судьбы, с ним под хупу любая девушка в штетле с закрытыми глазами пойдет. Эльяким за приданым не гонится, сказал, что обеспечит молодых всем необходимым. Шмуэль у него старшенький, уже сейчас в мясной лавке первый помощник, унаследует со временем дело. Заживешь по-людски, не будешь дрожать над каждой копейкой, как старшие сестры…»
Господи, одно и то же! — прячет она письмо в карман. — Коза окотилась, Шмуэль этот очумелый, долги зятя. Как не надоест! В воскресенье в Житомире уездная ярмарка, они договорились с горничной Людмилой пойти вдвоем. Меланья Тихоновна, добрая душа, подарила ей перешитое шелковое платье беременной снохи. Широкие рукава колоколом, рюши на груди, сзади шлейф. Мурашки по коже, когда представишь себя в таком наряде на людях!
Поросший кустарником пустырь за городской скотобойней, куда они добрались в восьмом часу утра, кишел народом. Свои, приезжие: молдоване, поляки, литовцы, цыгане — не протолкнешься. Вокруг палатки, лавки, лари, свежесколоченные торговые ряды. Шум, гам, крики продавцов. Торгуют оптом, вразнос, с распряженных в ряд телег, с кошм, расстеленных по земле, с рук. Глаза разбегаются, чего только нет! Штабеля строительного леса, кровельное железо, мешки с зерном и солью, плуги, бороны, сеялки. Отдельно — мануфактура, изделия из кожи, валенки, шубы, отдельно — посуда, галантерея, игрушки, особняком — скотский базар: ревут быки, водят по кругу лошадей, несется вскачь вдоль ограды вырвавшийся из рук хозяина красавец-баран с завитыми рогами.
— Слышишь?
Сквозь ярмарочный шум доносятся звуки музыки.
— Идем, послушаем! — тянет она за руку Людмилу.
Они минуют торговые ряды, выбираются на небольшую поляну, огороженную возами. Увеселительный городок! Качели, горки, карусель, в центре — расписной теремок под полотняным навесом с вывеской золотыми буквами: «ПЕТРУШКА». Шныряют в толпе зрителей нарумяненные скоморохи-зазывалы, один с медведем на цепи. Шутки, прибаутки, смех…
Они покатались на качелях, посмотрели представление бродячего вертепа с кукольным Петрушкой. Нахохотались всласть над его приключениями, поднялись по окончании на зеленый взгорок за телегами, где играли клейзмеры-музыканты. Старик-скрипач с лохматой бородой и двое молодых парней в потертых шляпах — один с дудочкой, другой со свистулькой. Все трое приплясывали в такт, подмигивали столпившимся бабам и мужикам. Она какое-то время прислушивалась — что-то знакомое: бешеный ритм, мелодия то взмывает вверх, то рассыпается трелью, застывает на мгновенье, чтобы тут же взорваться бесшабашным азартом, веселой яростью…
«Фрейлехс»! — вспоминает. — Играли прошлым летом приглашенные музыканты на свадьбе сестры».
Похлопав дружно в ладоши, они бросают по медной полушке в мисочку у ног музыкантов.
— Веселые хлопцы… — Людмила утирает платочком пот со лба. — Идем, пожуем чего-нибудь. У меня уже в животе музыка поет.
Протиснувшись с толпой в ряды обжорного ряда, они берут за денежку у толстой тетки в переднике по пирожку с капустой и по кружке ржаного сбитня со льдом. Шагают, дожевывая на ходу, к выходу, проходят мимо прилавка с книгами.
