Арман де Лозен - Записки герцога Лозена
— Послушайте, — сказал я ей, — разве вам не все равно, что со мной будет? Разве вас касается то обстоятельство, что другая женщина хочет обладать тем, которого вы оттолкнули от себя? Ведь у вас есть любовник? Разве вы забыли те муки, которые причинили мне когда-то, приблизив к себе Жокура?
— Я, конечно, не буду отрицать своей связи с Жокуром, но я должна сказать вам, что между нами все кончено, так как он слишком проигрывал от сравнения с вами. Я много раз сожалела уже о происшедшем и не раз собиралась вам сказать это, но каждый раз меня останавливала мысль, что вы и так имеете большой успех у женщин. Я прекрасно видела, однако, что ни одна из них не сумела вас привязать к себе, как следует, и я всегда надеялась на то, что, со временем, вы опять вернетесь ко мне, но я должна сознаться, что моя золовка внушает мне серьезное опасение. Вы видите, как я откровенна с вами, будьте же так же откровенны со мной. Вы влюблены в мадам де Граммон? Или вы только имеете в виду карьеру, которую можете сделать благодаря ей?
Я не мог ответить ей сразу — во мне происходило что-то непонятное. Я не мог отрицать того, что очень гордился тем, что понравился мадам де Граммон и буду обладать этой женщиной, у ног которой пресмыкался весь двор; с другой стороны, никогда мадам де Стэнвиль не казалась мне такой привлекательной и красивой. Ответить — значило выбрать одну из них. Я долго молчал, наконец, сказал:
— Я слишком вас любил и не в состоянии запретить вам читать в моей душе. Мадам де Граммон имеет полное право рассчитывать на мою благодарность; час тому назад я готов был на все, чтобы доказать ей эту благодарность с моей стороны, но теперь я опять почувствовал, что во мне раскрылась старая рана; я не хотел бы оказаться неблагодарным, но, в то же время, я готов на все, чтобы доказать вам, как я вас люблю.
— Я не хочу, чтобы вы оказались неблагодарным, — ответила она, протягивая мне самую хорошенькую ручку в мире, — но я готова взять на себя обязанность руководить изъявлениями вашей благодарности. Вы можете выказать ей дружбу, уважение и почтение, но все остальное принадлежит мне. Я буду осторожна и скрытна, но я хочу, чтобы вы показывали мне все, что она будет писать вам, и я должна знать все, что она будет говорить вам. Я не была бы так требовательна к вам, если бы меньше любила вас.
Все, что вообще может дать молодость и красота, казалось, обещали мне в эту минуту глаза мадам де Стэнвиль, и мадам де Граммон пала жертвой этих глаз. Но мы были так влюблены друг в друга, что не могли скрыть нашу любовь от других, как мы на это рассчитывали. Мадам де Граммон сразу поняла, в чем дело. Она была настолько умна, что ничего не говорила мне, но обращалась со мной очень холодно, и возненавидела свою бедную невестку так жестоко, что не переставала преследовать ее до конца. По возвращении в Париж, мадам де Стэнвиль сказала мне как-то:
— Мы с вами квиты, мой друг; у вас есть очень могущественный соперник, который, однако, не в состоянии затмить вас своей особой. Герцог Шоазель сегодня утром предлагал мне свою любовь и свое покровительство. Несмотря на мои холодные и недружелюбные ответы, он не переставал заклинать меня полюбить его. Я сделала все, что могла, чтобы разрушить в нем всякие надежды, и, кажется, в конце концов мне это удалось.
Но она ошиблась. Вместо того, чтобы прекратить свои преследования, он только усилил их. Он стал ревновать ее ко мне и потребовал, чтобы она больше не принимала меня. Она ответила ему решительно, что он может считать меня ее любовником или нет, — это все равно, но, во всяком случае, она не перестанет принимать меня. Ее муж, наконец, тоже стал ревновать и запретил мне показываться в его доме. Маленькая ложа в итальянской комедии была теперь единственным местом, где мы могли встречаться с ней, но и это было далеко небезопасно. Надо сказать правду, все люди в доме боготворили ее, а так как я тоже всегда бывал очень щедр и ласков с ними, то и они все были расположены ко мне. Ее швейцар велел ей передать через ее камеристку, что он всегда готов пропустить меня ночью, через маленькую боковую дверь, где меня никто не увидит. Предложение это было, конечно, принято с нашей стороны с большой радостью и несколько раз все обошлось благополучно. Но один раз мы чуть было не попались. Случилось это так: мадам де Стэнвиль объявила, что я могу ночью пробраться к ней; я, конечно, не замедлил воспользоваться этим приглашением и явился в назначенный день на свидание. Раздеться мне было недолго и скоро я уже очутился в объятиях своей возлюбленной, как вдруг кто-то стал стучать в наружную дверь. В ту же минуту вбежала ее камеристка и воскликнула:
— Все потеряно, это сам граф; теперь вам уже нельзя выйти отсюда через дверь, скорее прыгайте в сад, оттуда вас уже выпустят как-нибудь. — Я выпрыгнул из постели в одной рубашке и бросился по лестнице, ведущей в гардеробную. Как раз в эту минуту граф поднимался по ней, я, однако, не потерял присутствия духа и погасил единственную свечку, освещавшую ее. Он прошел так близко от меня, что задел меня краем своей одежды, и я почувствовал, что она вышита золотом. Без всяких приключений я добрался до сада, но мне казалось, что я замерзну в нем, так как я был в одной рубашке, и до самого рассвета никто не приходил ко мне на помощь. Наконец, я решился перелезть через стену, которая была довольно высока, но тут на улице меня поймал конный жандарм, принявший меня за вора. За сто луидоров мне удалось добиться разрешения послать за моими вещами и деньгами, и меня выпустили опять на свободу, после того, как мне дано было честное слово, что секрет мой не будет никому выдан. Несколько недель спустя, нас накрыл один из лакеев самым недвусмысленным образом, и на этот раз еще пришлось прибегнуть к просьбам, к угрозам, а главным образом, к деньгам. На другой же день он отказался от места, и я принял все нужные меры, чтобы удалить его из города.
Но вот настало время моей свадьбы. Это было 4 февраля 1766 года, и мой отец радовался, что ему удалось соединить нас, как будто он соединял два любящих сердца. После скучной брачной церемонии, мы обедали у мадам де Шоазель; на этом обеде присутствовала также мадам де Стэнвиль, мы оба с трудом скрывали свою печаль. Она уехала довольно рано, и я пошел проводить ее до коляски, хотя это было очень неосторожно с моей стороны.
— Мой друг, — сказала она, — я положительно не в силах переносить была злорадную радость этого противного Шоазеля; он надеялся сильно на то, что вы привяжетесь к этой нелюбезной особе, которая сделалась вашей женой, а я отдамся ему, но он ошибается, я предпочту в таком случае смерть. Обещайте мне, что вы не переменитесь ко мне, он так напугал меня сегодня.
