Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза
В письмах от октября 1955-го видно, что наступила кратковременная и в то же время результативная творческая ремиссия. К сожалению, точно определить последовательность написания писем, помеченных «А», «В» и «С», не представляется возможным. Отчасти — потому, что эти длинные послания активно перерабатывались и первоначальные тексты не сохранились. Отчасти — потому, что первое («А») недавно было издано в подборке и здесь не представлено. Ясно одно: масштаб собственной редакторской обработки не только обеспечивал Берроуза материалом для романа, но и помогал организовать структуру, развить творческую стратегию.
Описывая простенькую «фишку» в работе с текстом, позволяющую включить в роман все письма, «…даже любовные, …неполный материал — словом, все», Берроуз признает создание мозаичной композиции. Неизбежно возникают вопросы эстетического характера, потому как «мозаичная композиция свойственна больше живописи, нежели прозе» [11]. Берроуз в одной из картин Пауля Клее замечает то, что будто бы видел, «закрыв глаза, под приходом от яхе». Вспоминается письмо от 8 июня 1953 года из Пукальпы: «Эффект словами не описать […] Будь я живописцем, изобразил бы это на полотне». Галлюцинации, в свою очередь, относятся к «таинственному значению композиции», примененной к главе-подборке из писем; сюда же — фраза из «Голого завтрака»: «Так-с, место мы себе расчистили. Займемся Живым словом. Однако слово нельзя выразить прямо». Иначе говоря, Берроуз работал над тем, как посредством ссылок перевести словесное творчество в визуальное.
Обрабатывая письма, он создает коллажи, похожие на те, которые получаются при использовании метода «нарезок». В 1955-м эта линия творчества пресеклась из-за отсутствия художественного сырья и контекста. А еще — вернулись наркотики.
В 1956-м Берроуз приехал в Англию, где прошел курс лечения апоморфином, потому что понимал: эта наркотическая зависимость, своего рода смерть при жизни, должна прерваться. «Я дойду до конца, — пишет он, — даже ценой жизни». Лечение не убило его, напротив — возродило. Вернувшись в Танжер, Берроуз напишет: «Я не думаю, что мы поменялись ролями. Наши роли скорее расширились и изменились сами по себе. У меня сейчас период перемен, куда более значимый, нежели период созревания и раннего детства». Внезапно наступает прорыв по всем направлениям. Энергия бьет из Берроуза ключом, фонтанирует, рвется наружу, словно поток воды из пробитой плотины: «Интерзону» мне будто диктуют. Не успеваю записывать». К себе писатель больше не относится, как к изгою: Танжер становится городом мечты, а про себя Берроуз говорит, будто получил откровение. В следующей зарисовке, переняв динамичную хипстерскую манеру письма Лорда Бакла, Берроуз уничтожает религиозных лидеров, расчищая дорогу для «старика Ли, вашего друга-пророка Билла».
В то время как сам Танжер терял независимость (всего через несколько дней город утратит статус интернациональной зоны), Берроуз обрел свой «прекраснейший город на свете». Он пишет о Танжере: «По крайней мере, для меня он всегда будет юн и красив». Единственное, чего не хватало писателю — это его друзей, Гинзберга и Керуака. Они приедут к нему через четыре месяца, вместе с Питером Орловски и Аланом Ансеном.
С их визитом весной 1957-го в переписке Берроуза с друзьями возникает очередной перерыв. Вместе они работают над рукописью романа, на который Берроуз и нацеливает свой поток энергии.
Первым прибыл Керуак. Поселился в отеле «Мунирия», заняв комнату над Берроузом, и пустил в ход свои способности скоростной печати. Однако скоро ему начали сниться кошмары, поскольку поведение Берроуза, как и его письмо, сделалось чрезвычайно похожим на самопародию и в равной степени отталкивающим. Неудивительно, что Керуак затосковал по дому и покинул Танжер вскоре после приезда Гинзберга с Орловски, которые заняли освобожденный им номер в гостинице.
По шесть часок в день Гинзберг работал над хаотичными текстами: используя свое уникальное знакомство с материалом, он набирал дополнения из материала трехлетней переписки. Свою лепту добавил и Ансен, присовокупив к общему труду академические знания. В результате из мешанины текстов родилась двухсотстраничная рукопись.
Недолгое воссоединение с Керуаком и Гинзбергом вызвало эмоциональное напряжение: Берроуз признался Керуаку, что использовал его как передатчик в связи с Гинзбергом. Не могло не сказаться и присутствие юного любовника Гинзберга, Питера Орловски. Все же это воссоединение напомнило, о чем Берроуз тосковал в 1950-х и будет тосковать дальше. Сила битников росла, они захватывали все больше внимания общественности и получали все больше признания в литературе. Разбитое поколение поднимало в США свой флаг, но Берроуз не видел, как Гинзберг в Сан-Франциско читал «Вой»; не будет его и в Нью-Йорке, когда все газеты бурно обсуждали публикацию романа Керуака «На дороге».
Покинув Танжер, Керуак и Гинзберг поехали по Европе и после вернулись в Нью-Йорк. Берроуз, съездив в Европу, возвратился в Танжер.
Поначалу поездки в Лондон и в Копенгаген казались ошибкой, однако позже кусочки мозаики заняли положенные им места. Пересматривая свою работу, Берроуз понял: места в ней для писем и прочих эпистолярных форм не осталось. В сентябре 1957-го он довольно резко реагирует на предложение Гинзберга продолжить линейное повествование: «…Пробовать организовать материал в хронологическом порядке нечего и пытаться, дохлый номер». Берроуз отказался от точного хронологического единства частей романа, потому как искусственный, традиционный способ построения повествования с его литературными временем, историей и стилем ему не интересен. Требовалось воссоздать восприятие Танжера и одновременно с этим — процесс работы над романом: усиленное наркотиками восприятие странного коллажа из историй и культур, выливающихся во внезапное, обостренное пересечение в городе глюков и реальности; слияние и перестановка прошлого и будущего, фактов и вымыслов, приходящих из переписки, нарезки и подборки из массы фрагментарного материала.
Двумя годами ранее Берроуз писал, что «Джанк», «Гомосек» и «Яхе» воссоздают его прошлое. «Голый завтрак», с его резкими переходами и противоречиями, работал от обратного: время и стиль скачут сквозь процесс шизофренической деконструкции. Отсюда и важность развития в нем теории, дающей «ключ к пониманию зависимости, рака и шизофрении», помогающей если не объяснить, то организовать новый материал. Многие из размышлений Берроуза, медицинских теорий — из тех, которые не были лишены смысла, — предугадывали научные открытия. В «Голом завтраке» есть такие строки: «— Я это уже три сотни лет назад придумал. — Твои планы и тогда не работали, и сейчас бесполезны… Как чертежи летательной машины Леонардо да Винчи…»
