Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине
Жизнь людей тесно связана с природой, и все в природе достойно удивления и описания. С каким удовольствием описывает писатель сбор грибов, способы их маринования и так далее, кончая, например, тем, как закусывать солеными рыжиками лафитник холодной водки. С необыкновенной любовью рассказал он о красоте и запахах ночных фиалок, о незаметной травке-манжетке, в листьях которой собирается влага – «Божья роса». У меня в саду из этой самой манжетки ныне целая куртинка. Смотришь на нее, и уж не сорняком она кажется, а красивым цветком.
Писатель Солоухин бывал во многих странах, но всегда утверждал, что красивее Владимирской земли нет ничего во всем белом свете. При жизни многие ругали его, критиковали даже за особенный «говор». Называли и барином, и просто деревенским писателем, относя его повести в надуманному жанру «деревенской прозы». В общем, относились по-разному, но всегда прислушивались. Не могли не прислушаться! Владимира Алексеевича, как личность неординарную, хотели заполучить в свои ряды многие объединения и группировки. Но, дорожа независимостью, он предпочел быть вне их. Возможно, тем и сохранил за собой славу своеобразного писателя и не менее своеобразного человека. Таковым он был изначально, по-своему влияя на процессы, происходившие в его время.
«Банально, но все-таки, если прислушаешься, самый зловещий из всех земных звуков – тиканье часов» («Время собирать камни». В. Солоухин). Да, время неумолимо, 4 апреля 1997 года Владимира Алексеевича не стало.
В связи с этим не могу не вспомнить его любимый тост «за легкую сердечно-сосудистую» (надо понимать, за смерть от инфаркта, или нечто подобное). Бывало среди веселья, когда позади оставались многие здравицы и люди вполне расслаблялись, он вдруг неожиданно провозглашал именно этот тост, приводя пирующих в изумление. Объяснял это тем, что в Древней Греции на время пиршества рядом ставили погребальную урну, дабы пируя, люди не забывали о часе, который неизбежно настигнет каждого участника застолья. Каждому свое и свой час! Владимир Алексеевич не сподобился легкой смерти, умер как христианин-мученик, до конца неся крест тяжелой продолжительной болезни.
Его отпевали в только что выстроенном храме Христа Спасителя с участием самого Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II. Владимир Алексеевич настойчиво добивался восстановления этого храма-памятника героям Отечественной войны 1812 года. Сколько душевных сил вложил он в это строительство! Вместе с другими деятелями он укладывал в фундамент нового колоссального патриаршего собора закладной камень. После этого события прошло всего несколько лет и вот… Роняя слезы, я стояла в нем уже перед гробом дяди. В финале жизненного пути народ, духовенство и власть воздали ему, быть может, самую высокую честь. Он первым удостоился отпевания в главном храме России.
Во время прощальной панихиды, когда, как и все родные, я испытывала глубокое горе, меня охватывали различные чувства и мысли. Сознание время от времени выхватывало образы людей, близко связанных с дядей. И вот в какой-то момент будто кто-то толкнул меня под руку. Подняв голову, я посмотрела пред собой и по другую сторону гроба увидела вдруг полную, пожилую женщину небольшого роста. Она плакала, почти не переставая. Приглядевшись, я узнала в ней сквозь годы ту самую худенькую Мареллу! Позже, в многолюдной толчее при выносе тела Владимира Алексеевича я вновь потеряла ее из вида. Да, это была Марелла! Потом мне подтвердила это одна из наших московских родственниц.
Вот ведь как! Все-таки встретились они еще раз, чтоб проститься на этом свете, только на этот раз навсегда. Судя по горячим слезам Мареллы, я поняла тогда, что исторгались они женщиной, всегда любившей Владимира Алексеевича. Последнее прости-прощай первому и по-настоящему любимому человеку. Мне и сегодня трудно осуждать ее в том, что в свое время она не смогла превозмочь стойкий восточный деспотизм родителей. Что было в день отпевания у нее на душе, о чем вспоминала, о чем жалела, – нам уже не узнать.
Моя наивная попытка в 2000 году отыскать московский адрес Мареллы через телепередачу «Ищу тебя» окончилась ничем, мне попросту не ответили. Прибегнуть к более масштабным поискам я не решилась. Быть может, зря! Боюсь, что после похорон Владимира Алексеевича последовали и похороны Мареллы. Об этом мне сравнительно недавно сказала одна из моих знакомых москвичек. Жаль, что так и не довелось еще раз увидеться с Мареллой. Сколько бы родилось воспоминаний! До сих пор ощущаю в сердце тот укол от внезапной догадки: у гроба дяди стояла именно она – Марелла, и никакая другая женщина.
Под влиянием всего пережитого и увиденного, приехав домой, я вновь перечитала «Мать-мачеху». Перечитала и совсем по-другому восприняла содержание романа. Поразили слова главного героя – Мити Золушкина: «Если я когда-нибудь покончу с собой… то это случится только в апреле, самом страшном месяце года». Напомним, Митя Золушкин – это альтер-эго самого автора. Что означали эти слова? Совпадение ли они, или проявление неумолимых законов судьбы? Не потому ли дядя Володя считал апрель роковым, что этот месяц более других принимает на себя Пасху, а вместе с ней неделю страстей Господних, в которую и был распят Иисус Христос? В апреле же, когда обнажается земля, а в воздухе все настойчивей ощущается близкий расцвет природы, Владимир Алексеевич по обычаю начинал скучать по своему Алепино. Будто конь, закусивший удила, он буквально мучился и, спешно завершив неотложные дела, уже в мае приезжал в свое обетованное, незабвенное Алепино. Еще в Москве, в преддверии поездки, начинал мечтать пройти по горе от села до луга, прочистить палочкой ручеек в талой воде. Мечтал взять в руку рыхлого снега, зернистого, словно крупная соль, полными легкими вдохнуть запах чудной талой воды…
В начале апреля 1997 года он возвратился в Алепино навсегда. После памятного отпевания в храме Христа Спасителя траурный кортеж сразу направился на его родину. Здесь на сельском кладбище, рядом с могилами своих родных, писатель и завещал похоронить себя. «Если вы иногда будете вспоминать и думать об Алепине, а главное вспоминать и думать о нем тепло, как о хорошем добром знакомом, то больше мне ничего и не нужно». Так с любовью о селе и без какой-либо гордыни о себе самом говорил Владимир Алексеевич.
Для прощания с односельчанами и земляками-владимирцами гроб с телом писателя установили возле родного ему дома. Стоял холодный весенний день, а на вековых липах, как бы в тон скорбной процессии, кричали милые ему грачи. Сказано было много хороших, добрых слов… Почти все выступающие называли его гордостью русской литературы. Тогда же, в тот печальный день всем стало ясно, что на карте литературной России появилось еще одно дорогое место.
