Айно Куусинен - Господь низвергает своих ангелов (воспоминания 1919–1965)
Муж взволнованно и многозначительно сказал: «Это Сталин». Сталин оставался всё это время в машине. Мы с Отто поехали с ним. Сталин был любезен, но держался натянуто. Сказал, что хочет показать нам свою родину — Грузию. Я опрометчиво заметила, что и в прошлом году отдыхала на Кавказе и Грузию знаю неплохо. Отто испуганно на меня посмотрел, но Сталин, кажется, не обиделся. Сказал, что вряд ли я могла видеть горы во всей красе. Отто во время нашего разговора явно нервничал, да и я сама чувствовала себя скованно — с чего это Сталин так к нам расположен?
Я спросила о его жене, Аллилуевой[18]. Сталин ответил, что она уехала к родственникам. Потом он вдруг заговорил по-фински. Я просто онемела от удивления. Генеральный секретарь, самый могущественный человек в стране обратился ко мне по-фински с вопросом: «Нет ли у вас сливок для кофе?»
Сталин пояснил, что до революции бежал из Петербурга в Финляндию.
— Жили мы на западном побережье Выборгского залива в местечке Хиекка. Там почти в каждом доме держали корову, и жена посылала меня за сливками. Вот я и выучил эту фразу по-фински.
— А хозяйки что вам отвечали?
— Если у них были сливки, говорили: «On, on», а если не было, отвечали: «Ei ole».
Я весело рассмеялась, и Сталин был явно доволен, что ему удалось растопить лёд между нами. Он радостно шлёпнул себя ладонью по голенищу — он всегда ходил в сапогах — и объявил:
— Я, между прочим, — настоящий пролетарий. Моя фамилия оканчивается на «-швили». А у кого фамилия на «-идзе» или «-адзе» — происходят из дворян или буржуев.
И он назвал своих лучших друзей: Енукидзе[19], Ломинадзе[20] и Орджоникидзе[21]. Все занимали в правительстве высокие посты. Правда, через несколько лет их друг всех их уничтожил. Только Орджоникидзе покончил с собой.
Вскоре мы снова встретились со Сталиным. Но на этот раз впечатление было тягостное. Нам подали машину и объявили, что мы едем в круиз по Чёрному морю. У причала стоял невзрачный коричневый катерок. Сталин ждал нас в каюте. Встретил очень дружелюбно, матроса отослал: «Этих гостей я обслужу сам». На столе стояли фрукты, вино, шампанское. Сталин наполнил бокалы и поставил пластинку — красивую грузинскую песню «Сулико». Но Сталин ставил её снова и снова, и с каждым разом она всё больше теряла свою прелесть. Сталин беспрерывно опорожнял бокалы и вдруг пустился в пляс. Зрелище это было ужасающее. Чем больше он пил, тем страшнее становился его взгляд. Это было как дурной сон. Сталин выл от смеха, его мотало, он спотыкался, его танец был просто пародией. Всё это было грубо, низко и не предвещало ничего хорошего. Самое кошмарное, что, совершенно пьяный, он внимательно наблюдал, какое впечатление на меня производит. Весь тот день мы пробыли на море с пьяным диктатором. Он был чудовищен. Когда мы, в конце концов, вернулись к себе на дачу, я твёрдо сказала Отто, что никогда в жизни никуда со Сталиным не поеду.
В тот страшный день я поняла, каков Сталин в действительности. А позже Отто рассказывал мне о страхе Сталина за свою жизнь, граничащем с сумасшествием. Чем беспринципнее и хладнокровнее были его действия, тем неодолимее становился этот страх.
Мать Сталина умерла в 1938 году, но страх за свою жизнь был в Сталине настолько силён, что он побоялся ехать на похороны. В 1948 году мне в Тифлисе рассказывали, что старушку хоронили местные партийцы и были, как и все грузины, оскорблены тем, что Сталин не явился на похороны матери.
Ленина я встречала мало, видела лишь несколько раз осенью 1922 года в Коминтерне. Он как раз оправился от первого кровоизлияния и приступил к работе. Проработал он около трёх месяцев. Я не раз говорила с ним по телефону, когда он звонил Отто домой. Ленин всегда вежливо справлялся по-немецки о моём здоровье; если Отто не было дома, просил передать ему, чтобы позвонил.
Ленин часто шутил. Помню один эпизод. В Москву приехала Клара Цеткин[22]. Мы находились в Красном зале Коминтерна. Клара Цеткин предложила прислать Ленину из Берлина отличного специалиста по сердечно-сосудистым заболеваниям. На что Ленин ответил:
— Меня уже обследовала целая гвардия специалистов, но, по-моему, без толку. Но, тем не менее, спасибо.
— Поверьте, это лучший специалист в мире, он, кроме того, прекрасный коммунист, член партии.
— Ну, тогда я ему не позволю и пальцем ко мне прикоснуться: разве прекрасный коммунист может быть ещё и хорошим врачом!
Гораздо ближе я была знакома с его сестрой и женой. Лишь немногие знали, как тяжело болен Ленин, и для них весть о его смерти в январе 1924 года не была неожиданностью. Считалось, что у него было слабое сердце, и это — вместе с кровоизлияниями — и было причиной смерти. Но мне приходилось слышать и другую версию. Спустя три недели после похорон Ленина Отто мне под большим секретом рассказал: вскрытие обнаружило, что причиной кровоизлияний был запущенный сифилис[23].
Осенью 1925 года мне неожиданно позвонили из Ленинграда. Я была страшно удивлена, услышав, что мой брат Вяйнё[24] выезжает ночным поездом из Ленинграда в Москву. По моим сведениям, он должен был находиться в финской армии, где он после лицея служил в звании сержанта. Встретив его на вокзале, я первым делом спросила, как он оказался в России. «Меня сюда привезли», — ответил он. И рассказал странную историю.
Его отряд стоял в карауле перед одной из крепостей на Свеаборге, острове около Хельсинки. Вяйнё вышел проверить посты. Была тёмная осенняя ночь, волны хлестали о скалы. Вдруг к берегу подошёл большой катер. «Кто там?» — крикнул брат сквозь вой ветра. На берег молча выскочили пятеро, схватили его и отнесли в катер. Скоро они были в открытом море. Брат не успел опомниться, как оказался в Ленинграде, в «Крестах». Там узнали, что он мой брат, и отвезли к Сирола, в Коммунистический университет народов Запада[25]. Сирола ему объяснил, что в Финляндию ему дорога закрыта — там его задержат как дезертира. Так Вяйнё и оказался у меня в Москве.
Выход был один: вернуться в Ленинград. Брат взял фамилию Кангас, поступил на работу в университет. Он должен был редактировать переводы произведений Маркса на финский язык. Но, хоть Вяйнё и знал хорошо немецкий, с работой он не справился. Тогда его поселили на полном обеспечении в общежитии, и он занялся изучением русского языка. Был он покладист, и ему прочили блестящее будущее. Спустя несколько лет его назначили руководить сельскохозяйственным институтом в Петрозаводске[26], хотя, как человек городской, Вяйнё в сельском хозяйстве смыслил мало. Пишу это затем, чтобы показать, как необдуманно в то время в СССР назначали на должности. К печальной судьбе Вяйнё я ещё вернусь.
