Михаил Антонов - Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича
В годы революции политическая доктрина Руссо и вообще построения французских мыслителей эпохи Революции 1789 г. привлекали внимание многих русских исследователей, вчастности, молодых философов, группировавшихся вокруг Л. И. Петражицкого (П. И. Сорокин, Н. С. Тимашев, М. Я. Лазерсон, СИ. Гессен и др.). Несомненно, что участие Георгия Гурвича в деятельности этого кружка стало значимым фактом в его интеллектуальной «биографии»[133]. Не поднимая вопрос о существовании школы Петражицкого как институционального единства[134], все же можно констатировать, что молодые ученые, участвовавшие в деятельности кружка философии права этого великого ученого, усвоили ряд общих принципов, которые впоследствии были развиты каждым из них.
Так, Н. С. Тимашев пишет о принципах и значении школы Петражицкого, общих для него, Гурвича и Сорокина, хотя и понятых каждым по-своему: 1) изучение права должно основываться на исследовании социальных фактов, но не абстрактных идей; 2) для того, чтобы понять сущность права, необходимо обратиться к изучению внутренней мотивации человеческого поведения; 3) право и мораль являются высшими этическими явлениями[135]. Эти принципы в той или иной форме действительно присутствовали в правовом учении Гурвича, который не отрицал факта их заимствования у Петражицкого[136]. Сам Тимашев называет три основных пункта, где он, Гурвич и Сорокин следуют идеям Петражицкого: признание императивно-атрибутивного характера правовых норм; использование теории нормативных фактов; идея независимости права от возможности внешнего принуждения[137].
Что же касается параллелей между взглядами Гурвича и Петражицкого, то мыслитель отнюдь не скрывал родства принципов своего правового учения с принципами правовой доктрины основателя психологической теории права, на что неоднократно обращали внимание критики[138]. Достоин внимания тот факт, что Гурвич подготовил несколько статей и разделов в книгах, посвященных анализу взглядов Петражицкого[139]. Здесь мыслитель прямо говорит о сделанных им заимствованиях, об общности исходных позиций и принципов, хотя и не оставляет без критики взгляды своего наставника (упрекая последнего за психологизм, индивидуалистический подход к изучению социопсихической действительности и пренебрежение нормативным характером права)[140].
Так, в статье, посвященной памяти Петражицкого, Гурвич прямо говорит о том, что его докторская диссертация об идее социального права (к тому времени уже подготовленная и защищенная через год, в 1932 г.) представляет собой не что иное, как «попытку включения идей Петражицкого в более широкую систему»[141]. СИ. Гессен согласился с такой оценкой работы своего друга, но отметил, что эта «попытка» осталась незавершенной[142]. Однако именно идеи Петражицкого послужили почвой для правовой теории Гурвича, дополнившего эти идеи элементами концепций Бергсона, Прудона и феноменологов – «смесью, которая оказалась не по душе коллегам Гурвича»[143].
Гурвич настаивает на том, что в теории Петражицкого уже были заложены основы, которые делали необходимым преодоление «узости психологического подхода к праву» за счет анализа социальных аспектов правового феномена[144]. В качестве таких основ мыслитель называет стремление к преодолению противоположности между эмпиризмом и идеализмом в идее «экспериментальной, опытной метафизики»[145] права, основанного на императивно-атрибутивных эмоциях[146]; отказ от противопоставления права и морали; преодоление юснатурализма и юридического позитивизма в учении об интуитивном праве[147], которое одновременно является и позитивным, поскольку основано на конкретных социопсихических отношениях[148].
Влияние Петражицкого сказывается в уже упомянутой выпускной работе Гурвича, в которой учение о праве Руссо получает трактовку, близкую к пониманию права основателем психологической школы[149]. Особенно это заметно на примере учения об интуитивном праве, зачатки которого молодой Гурвич находит в некоторых туманных фразах Руссо, реконструируя это учение на свой страх и риск[150]. Гурвич развил положения своей выпускной работы о Руссо в опубликованной в 1922 г. статье «Идея неотчуждаемых прав личности в политических доктринах XVII–XVIII вв.»[151]. Здесь мыслитель разбирает вопрос о происхождении идеи неотчуждаемых прав. Отвергая варианты ее происхождения из мировоззренческих установок протестантизма, из философии Просвещения или из политических представлений английских индепендентов, Гурвич приходит к выводу о том, что основоположником этого учения был Руссо[152]. По мнению Гурвича, только учение о неразрывной связи неотъемлемых прав личности с идеалистической концепцией нравственности могло позволить теоретическое обоснование первых[153]. Мыслитель отвечает и на критику, прозвучавшую в его адрес со стороны Новгородцева, отмечая, что абстрактный подход Руссо к идее права совсем не исключает идеалистического обоснования этой идеи[154].
После защиты выпускной работы о политической доктрине Руссо Гурвич остается при Петроградском университете, кроме того, он преподает во втором Педагогическом институте и работает ассистентом при кабинете государственных наук юридического[155] факультета университета[156]. Летом 1918 г. он временно покидает Петроград и почти год находится на подконтрольной белому движению территории – преподает энциклопедию права в университете Екатеринослава (Днепропетровска)[157]. После возвращения в Петроград летом 1919 г. молодой ученый готовится к сдаче магистерских экзаменов. Отметим, что официально такие экзамены, равно как и другие «буржуазные атрибуты» науки – научные звания и степени, были отменены декретами от 1 октября 1918 г. и 1 января 1919 г. Поэтому сдача экзаменов и защита диссертаций проходила полуофициально, под названием «коллоквиумов» (здесь молодой Гурвич мог найти превосходный пример независимости права научного сообщества по отношению к официальному праву государства). После успешной защиты или сдачи экзаменов приемная комиссия, не имея возможности присудить соискателю научную степень, констатировала, что «коллоквиум прошел успешно»[158]. Процесс сдачи магистерских экзаменов носил длительный характер; для Гурвича процесс сдачи экзаменов по государственному и международному праву растянулся с 8 марта по 5 июля 1920 г. После сдачи экзаменов молодой ученый прочел две пробных лекции: о пересмотре конституционных законов и о неотчуждаемых правах личности в политических доктринах XVII и XVIII вв., и 21 сентября 1920 г. был «окончательно закреплен за Петроградским университетом»[159].
После сдачи экзаменов и принятия осенью 1920 г. решения об оставлении Гурвича на преподавательской работе в университете[160] он получает неожиданное назначение в Томский университет[161]. Со стороны большевиков такие назначения в отдаленные города преследовали цель устранения «неблагонадежного» профессорско-преподавательского состава из двух столиц. Вследствие этого многим ученым приходилось временно преподавать в провинции. Так, ближайший друг Гурвича СИ. Гессен с 1919 г. работал в Томском университете, хотя в конце концов вынужден был оставить преподавание и возвратиться в Москву в силу «тяжелейших условий работы и жизни» в Томске[162].
При таких обстоятельствах у молодого Гурвича не могло быть особого желания переезжать холодной зимой 1920 г. в далекий сибирский город, и, возможно, это назначение стало «последней каплей» в принятии молодым человеком окончательного решения об эмиграции (ранее он уже подавал прошение о командировке за границу с 15 августа 1920 г.[163]). Ряд источников, базирующихся на воспоминаниях мыслителя, упоминают о политической позиции Гурвича[164], выступавшего против заключения Брест-Литовского мира, как о причине его вынужденной эмиграции[165]. Другие биографические источники, равно как и признания самого мыслителя на страницах его работ, указывают на разочарование Гурвича в идеалах революции и несогласие с политикой большевиков по подчинению советов централизованной власти и их постепенной трансформации в органы государственной власти[166]. Однако молодой ученый не играл сколь-либо значимой роли в научной и политической жизни послереволюционной России, поэтому разногласия с политикой большевиков могли служить скорее мотивом, чем причиной эмиграции.
