Йоханнес Штейнхоф - "Мессершмитты" над Сицилией.
Интересно, как далеко продвинулись американцы? Телеграмма инспектора истребительной авиации добралась до нас через несколько ретрансляционных станций, поскольку у нас уже отсутствовала прямая связь с восточной частью острова. Мы должны были спешить, чтобы наш транспорт не отрезали. Если американцы продвинулись бы далеко на север к прибрежному шоссе, то для эскадры это означало бы конец.
Я задался вопросом, что делать дальше, и не придумал решительно ничего лучшего, кроме как расслабиться в шезлонге под тентом около барака и ждать, когда будет закончена работа по разрушению — все сожжено, взорвано или разбито вдребезги. Было абсолютно бессмысленно предпринимать попытки любых новых вылетов.
Я стану наблюдать, как они один за другим взлетят, чтобы приземлиться на материке, затем я буду свободен, освобожден от ответственности. В течение нескольких дней у меня не будет связи, я не буду участвовать в боях, окажусь вне службы и текущих дел.
Бомбардировщики еще раз бесполезно растратили свой груз на уже покрытый шрамами пейзаж, донося до домов сицилийцев тот факт, что наш последний час наступил. Высокие, с продолговатыми лицами, самоуверенные немцы, которые вели себя так, словно владели всем островом с его смешанными расами, с его колоритными, подвижными жителями ростом с пигмея, по сравнению с ними, — эти немцы теперь были вынуждены отступить.
Хруст гравия под колесами прервал мои размышления. На узкой грунтовой взлетной полосе выстроились автомобили для перевозки личного состава и грузовики, под руководством Кегеля техники собирали и загружали радиооборудование и самое необходимое оборудование командного пункта. Мотки электрических и телефонных проводов громоздились около входа в туннель, ведущего к недостроенной пещере в утесе, которая должна была стать нашим непробиваемым для бомб убежищем. Дни, в течение которых пневматические молотки сверлили и долбили ее, прошли впустую. Каждый раз во время бомбежки мы спешили через насыпи желтого скального щебня под прохладную защиту туннеля и каждый раз находили там все тех же рабочих в пыльной, темной одежде, жавшихся в углу и прятавшихся, как и мы, от бомбежки.
Они принимали предложенную сигарету, благодарили с легким поклоном, пряча ее под залитую потом кепку. Последнее время они прекращали разговор, когда мы входили, но ни у одного в глазах не было торжества по случаю нашего поражения. Скорее это походило на знание того, что конец наступил и что мы собираемся отступать.
Сегодня они стояли на палящем солнце на каменистой насыпи около пещеры, внимательно наблюдая за нашими разрушительными действиями. Они немного отошли, когда Кегель сунул спичку в гору бумаги — телеграммы и рапорты, переписка с инспектором истребительной авиации, со штабом корпуса, со штабом воздушного флота и т. д., — которая скопилась около пещеры. Большие языки пламени выстреливали в ясный утренний воздух, время от времени унося с собой какой-то важный документ, чьи обугленные остатки приземлялись высоко на склоне скалы, а затем планировали в долину подобно детскому бумажному самолетику.
Рабочие ждали в абсолютной тишине, их глаза были прикованы к бараку. Они оставили свои водяные кувшины, обернутые влажными тряпками, в тени утеса, рядом с корзинами, содержащими сыр и помидоры. «Они конечно же не собираются поджигать барак? — казалось, говорили их лица. — Мы сможем использовать каждый клочок этого провода».
— Что будем делать с бараком? — спросил Кегель.
— Ничего, — сказал я. — Оставьте его рабочим.
Бахманн вернулся с виллы, тормоза завизжали, когда он остановился перед командным пунктом. С собой он привез мой комплект путешественника — потертые кожаные чемоданы и спальный мешок.
Он сказал мне, что Толстяк категорически отказался грузить на борт грузовика и везти назад все сокровища, которые накопил.
— Я обнаружил его в саду, окруженного пустыми бутылками из-под вина и бренди, которыми он заполнял вырытую траншею. Он делал тайник, сказав, что «никто не знает, вернемся ли мы снова».
Девушка Тереза с непроницаемым лицом сидела перед гротом, наблюдая за лихорадочными сборами и движением. Двери и ставни соседних зданий оставались закрытыми, словно их владельцы намеренно игнорировали наш отъезд — или, вернее сказать, наше отступление.
Стояла тишина. С желтого неба беспощадно светило солнце. Не было ни дуновения ветра, чтобы расшевелить липкий, душный воздух. Время от времени мы могли слышать техников, выкрикивающих друг другу распоряжения внизу на аэродроме. Внезапно я увидел сцену, которая разыгрывалась вдоль дальней стороны его периметра.
Словно по команде, между рядами оливковых деревьев один за другим быстро поднялись большие языки пламени. Над ними клубами поднялся грязно-серый дым, но не рассеялся, а остался висеть подобно огромным воздушным шарам. Затем я услышал крики и вопли. Работа по разрушению началась. Перед бараком остановились несколько грузовиков; их откидные борта с лязгом упали, и на грубый гравий спрыгнули солдаты. Громко подгоняя друг друга, они стали таскать мотки проводов и блоки радиоаппаратуры.
Через час или позже меня разбудил штабной писарь.
— Командир зенитчиков хочет поговорить с вами, господин майор.
Перед бараком стоял гауптман в тропической форме. Когда я вышел к нему, он неприветливо отдал мне честь. На шее он носил большой бинокль, а на его бедре, на обвисшем ремне, висел пистолет в сверкающей черной кожаной кобуре.
— Что за ерунда происходит там, господин майор? — спросил он. — Вы отдали приказ относительно всего этого бессмысленного разрушения и поджогов?
— Да, я отдал такой приказ.
— Но конечно, вы не можете отвечать за то, что ваши парни делают там?
— Я лучший судья для этого! — парировал я холодно.
Он, очевидно, с трудом владел собой.
— Послушайте, господин майор, мои парни находятся на огневых позициях своих пушек. В течение нескольких прошлых дней мы понесли тяжелые потери, а что касается сна, то едва помним, что это такое. Теперь они видят, как ваши люди собирают в груду ценное оборудование и обливают его бензином. Они видят разбитые на части двигатели и воронки, полные разрушенных запчастей и инструментов, не говоря уже о палатках и продовольствии. Это выше нашего понимания. Мы должны остаться здесь и сражаться, в то время как вы отступаете.
