Эммануил Казакевич - Весна на Одере
Четвериков стегнул плеткой по своему сапогу и пошел к выходу. Его затылок был совсем мокрый от пота.
Принесли гранаты. Мигаев положил возле себя на столе две противотанковые. Потом, отдав приказания об обороне штаба, он стал связываться по телефону с Фиалкой, но Фиалка молчала.
- Порыв! - бросил трубку Мигаев и, увидев Никольского, бессмысленно стоявшего посреди подвала с гранатой в руке, сказал: - Лейтенант, у меня все офицеры в разгоне. Идите в первый батальон, узнайте что там и передайте приказ.
- Какой приказ?
- Какой приказ? - переспросил Мигаев. - Обыкновенный. Стоять насмерть. Старый сталинградский приказ. Так, значит.
Никольский спросил:
- Можно у вас оставить мою шинель?
Мигаев даже глаза выпучил, потом усмехнулся:
- Конечно, можно! Скидайте шинель и бегите, птенец вы необъяснимый!
Никольский обиделся.
- "Необъяснимый птенец"! - бормотал он обиженно, шагая к северо-востоку, где находился первый батальон. - Почему "необъяснимый"? Даже очень странно! Сами вы "необъяснимый"!..
В кювете у шоссе, обсаженного деревьями, сидели артиллерийские офицеры. Они смотрели в бинокли туда, где, теряясь среди невысоких холмов, проходила железная дорога. Позади низкого виадука медленно шли танки, вздымая гусеницами водяную пыль и с напряжением, через силу, урча.
"Неужели немецкие?" - подумал Никольский.
Капитан-артиллерист крикнул хриплым голосом в телефонную трубку:
- Приготовиться!
Уходя, Никольский услышал команду: "Огонь!" - и вслед за ней оглушительные выстрелы. Танки были немецкие - вокруг них стали рваться снаряды.
Командный пункт батальона находился в ходе сообщения, тянувшемся от передней траншеи к роще. Никольский спрыгнул туда и сразу же увидел майора Гарина из политотдела. Майор лежал с закрытыми глазами. Никольский, обеспокоенный, спросил:
- Что он, ранен?
- Да нет, свалился, заснул, - ответил кто-то.
Гарин проснулся, узнал Никольского, очень обрадовался ему и засыпал вопросами:
- Что там комдив? Знает он, что у нас тут делается? Полковника Плотникова видели? Там все в порядке? Никто не ранен, не убит? В корпусе знают обстановку?
К ним подошел комбат. Это был высокий, угрюмый, нескладный майор по фамилии Весельчаков.
При виде его Гарин почему-то смутился и виновато кашлянул. Что касается Весельчакова, то он не глядел на политотдельца, он выслушал Никольского и сказал, что посыльный с донесением послан к Мигаеву. Да и связь уже исправлена. А держаться они будут.
Раздались орудийные выстрелы слева. Никольский пригнул голову, а Весельчаков сказал, окинув его чуть презрительным взглядом:
- Это же наши бьют, иптаповцы.
- Танк загорелся! - доложил наблюдатель из траншеи.
Весельчаков поднял бинокль к глазам, потом схватил трубку телефона и неожиданно сильным голосом крикнул:
- Не видишь разве, танки снова идут! - и пошел к передовой траншее, крича: - Петеэровцы, к бою!
Никольский вскоре двинулся вслед за комбатом. Весельчаков стоял в траншее рядом с невысоким юным сероглазым капитаном. Оба курили.
- Болванками немец стреляет, - сказал капитан.
- Осколочных нет, что ли? - раздумчиво сказал Весельчаков.
Их спокойные и даже не очень охрипшие голоса подействовали на Никольского отрезвляюще. Да, здесь было покойней, чем в штабе полка и в штабе дивизии. А спокойствие это происходило от ясности обстановки - немцы были на виду, и были тем, чем были, не больше того: немцами и немецкими танками.
Лейтенант воевал всего полгода, а на передний край пришел впервые. И его поразила простота всего, что здесь есть. В сущности это была неглубокая траншея, в которой сидели солдаты. Один лежал, умирая, и что-то говорил заплетающимся языком. На этих солдат работал весь громадный аппарат армии: штабы, артиллерия, инженеры, интенданты, радио и телефон. Все это работало для того, чтобы сидящие здесь люди в замаранных глиной шинелях шли вперед.
Долго размышлять по этому поводу Никольскому не пришлось. Появились немецкие бомбардировщики. Солдаты с небескорыстным любопытством следили за тем, куда самолеты полетят, в глубине души надеясь, что они пролетят мимо. Однако оказалось, что цель этих черных ревущих сорока пяти "юнкерсов" именно они, маленькие люди в мелкой траншее. Со свистом посыпались кассеты с противопехотными бомбами, и замирало сердце в предчувствии боли и смертельного удара.
Весельчаков с капитаном остались стоять в траншее во весь рост, сурово игнорируя бомбежку и, словно из деликатности, не замечая припавших к земле солдат. Когда самолеты отбомбились, капитан сказал:
- Сейчас снова начнется, - и крикнул звенящим юношеским голосом: Рота, приготовиться!
Показался майор Гарин с наганом в руке.
Никольский вспомнил, что и у него есть пистолет, и вынул его из кабуры. Он слышал, как пожилой старший сержант с черными усами говорил в сторонке майору Гарину:
- Да зачем вы сюда пришли, товарищ майор? Идите в штаб полка, неужели мы без вас не справимся?
Ответа Гарина Никольский не услышал. Солдаты начали стрелять. Стрельба их казалась Никольскому недружной и малоубедительной. Немцы, впрочем, были другого мнения, они, как сообщил кто-то, остановились и залегли.
Капитан Чохов взглянул на Никольского исподлобья и сказал:
- Из пистолета за четыреста метров кто же стреляет? Возьмите вон у раненого винтовку.
Никольский взял винтовку у раненого и, став у бруствера, начал стрелять. С каждым выстрелом его душа все больше переполнялась необычной уверенностью в себе. Он не знал, попадают ли его пули в цель. Но он знал, как и все остальные здесь, что он стоит насмерть, по-сталинградски, и никуда отсюда не уйдет.
Это и было то, что по телефону и в штабных документах называлось: атаки противника отбиты с большими для него потерями.
Стоящий рядом молодой капитан закурил папиросу, и спичка в его руке не дрожала.
- Хватит стрелять, - сказал он. - Немец отошел. Разве вы не видите?
Никольский этого не видел. Он ничего не видел. Ему все хотелось стрелять и стрелять.
XVII
Сначала никто не понял, каким образом здесь, в передней траншее, оказался начальник политотдела дивизии полковник Плотников. Он постоял рядом с солдатами, некоторое время смотрел на немцев в бинокль, затем спросил у Чохова:
- Ну, как дела, капитан? Выстоим?
- Выстоим, - сказал Чохов.
- Чего же ты так мрачно глядишь? - усмехнулся полковник. - Раз выстоим, значит, веселей надо... - Он снова посмотрел в бинокль, потом осведомился: - Солдаты завтракали?
- Нет еще, - сказал Чохов.
- Почему не завтракали? Что за безобразие! Где твой старшина?
Перетрусивший Годунов побежал в лес к полевой кухне.
- И водочки неси! - крикнул ему вслед Плотников.
