Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Припоминаю вечера, которые мы – я, Годлевский, Эбергард и Сергеев – проводили вместе. Не было, кажется, ни одной серьезной проблемы научной, политической, моральной, которой мы не обсуждали бы. И характерно, что взгляды и суждения моих гостей очень мало отличались от моих. Была лишь разница в подходе к проблемам. Их мнения носили характер политических рассуждений, мои же убеждения обладали, если можно так выразиться, внутренним динамизмом. Я чувствовал потребность проводить свои взгляды в жизнь. Была также большая разница в настроениях Годлевского и двух инженеров. Эбергард и Сергеев были полны жизни и любили жизнь. Поэтому трудно было предположить, что они станут революционерами, готовыми пожертвовать собою ради святой цели. Напротив, Годлевского гонения, неприятности и неудачи ожесточили, психологически он был вполне подготовлен к тому, чтобы в случае надобности перешагнуть границы дозволенного и продолжать борьбу с правительственным произволом революционными средствами.
В связи с хорошими отношениями, установившимися между мною, Эбергардом и Сергеевым, мне хочется рассказать один эпизод, который характеризует беспорядок, царивший в некоторых правительственных учреждениях.
Однажды рано утром приходит ко мне крайне взволнованный Эбергард и сообщает, что он имеет ко мне большую просьбу. Его расстроенный вид и ранний визит меня тоже взволновали. Признаюсь, у меня сразу мелькнула мысль, что у него вышли неприятности из-за знакомства со мною.
– В чем дело? – спросил я его.
– Видите ли, – сказал Эбергард, – история заключается в следующем. Вы знаете, что наша экспедиция ведет свою работу в нескольких местах. Производят обмер, копают землю, чтобы узнать характер почвы. Эти работы производятся большими партиями рабочих под наблюдением десятников и под контролем наших инженеров. Каждую субботу производится расчет с рабочими. Завтра суббота, мы должны были получить крупную ассигновку из Петербурга, но она запоздала и мы сидим без денег. Вы представляете себе, какой скандал разыграется, если мы завтра не выплатим рабочим следуемой им заработной платы. Начальник экспедиции вне себя от огорчения, и я пришел к вам от имени всей нашей экспедиции с просьбой помочь нам выпутаться из нашего тяжелого положения. Вы спросите, как вы можете нам помочь? Очень просто. Вы в хороших отношениях со многими здешними коммерсантами-евреями. Вам они поверят. Нам нужны 10000 рублей – всего на 4–5 дней. Пусть кто-нибудь из них ссудит нам эту сумму; мы ее вернем с глубокой благодарностью. Идите, переговорите с вашими друзьями и вытащите нас из беды.
Должен сознаться, что эта история меня прямо ошеломила. И непростительная неаккуратность учреждения, которое должно было выслать ассигновку, и то, что экспедиция обратилась за помощью ко мне. Для меня было ясно, что идея прибегнуть к моему содействию принадлежала Эбергарду. Несколько секунд я сидел растерянный, но мысль моя тотчас же заработала.
– Деньги будут, конечно, возвращены, как только получится ассигновка. И тот коммерсант, который даст деньги, только выиграет, так как он приобретет богатых и благодарных покупателей. Кроме того, эта услуга будет иметь большую моральную ценность. Верхнеудинские евреи должны пойти навстречу экспедиции.
Вспомнил я, что у сибирских евреев очень был распространен обычай ссужать друг другу деньги на короткий срок под честное слово. Ссужают друг другу тысячи и даже десятки тысяч без процентов. Такие долги считались долгами чести, и я не знал случая, чтобы должники не вернули взятых взаймы денег.
Учитывая все это, я отправился к моему хорошему знакомому коммерсанту Цыгальницкому, владельцу крупного универсального магазина в Верхнеудинске. Я рассказал ему всю историю и попросил его выручить экспедицию, ссудив ей на несколько дней 10000 рублей.
– Хорошо, – сказал Цыгальницкий, – через два часа начальник экспедиции получит 10000 рублей.
И так оно и было. Не прошло и двух часов, как деньги были вручены кому следует.
Так еврейский коммерсант и политический ссыльный спасли честь очень важной казенной экспедиции.
Конечно, Цыгальницкий через несколько дней получил свои деньги обратно, причем экспедиция выразила ему свою благодарность в самых горячих выражениях.
Прошло несколько дней. Я стал уже забывать эту историю, когда около полудня в мою комнату вбежала прислуга и не без волнения сообщила мне, что меня желает видеть очень важный барин.
– Кто бы мог быть этот важный барин? – подумал я и пошел навстречу посетителю. И велико было мое удивление, когда я увидел перед собою начальника экспедиции, известного в свое время инженера Адрианова в блестящем мундире, точно он собрался на бал.
Я попросил его сесть и стал ждать, не объяснит ли он мне сам цель своего посещения. Но мои ожидания были напрасны. Адрианов спросил меня, как я себя чувствую, готовлюсь ли я вновь к разъездам по бурятским улусам, как я нахожу жизнь в Верхнеудинске и т. д.
Я из вежливости также задал ему несколько вопросов. Эта беседа длилась не больше десяти минут. Затем он быстро поднялся и простился со мною, сказав на прощание, что он был весьма рад случаю познакомиться со мною лично.
Я остался немало озадаченным этим визитом. Что за история? – думал я. Мне хотелось смеяться. Но вместе с тем я чувствовал, что этот визит имел какой-то смысл. Наконец, я сообразил, что это посещение Адрианова имело какую-то связь с услугой, которую я оказал экспедиции. И, действительно, через несколько дней Эбергард мне разъяснил, что визит Адрианова был особой формой благодарности за то, что я помог экспедиции выпутаться из беды, хотя обо всем этом Адриановым не сказано было ни слова. Так требовал этикет. К сожалению, я об этих вещах не имел никакого представления. Ни в Налибокском, ни в Житомирском хедере, ни даже в Житомирской гимназии нас хорошему тону не учили.
Глава 17. Годы ссылки.
Наступило лето 1894 года, и меня снова стало тянуть в бурятские улусы. Само собою разумеется, что я прежде всего вызвал к себе моего славного, преданного Маланыча, чтобы с ним вместе выработать наш план работы. Маланыч немедленно приехал, и первая же моя беседа с ним совершенно изменила ранее мною намеченный маршрут.
Дело в том, что Маланыч привез мне очень теплый привет от Номтоева и настойчивое его приглашение приехать к нему в гости не на день, не на два, а на несколько недель. Номтоев предлагал мне поселиться в его довольно просторном русском доме, состоявшем из нескольких очень чистых и светлых комнат и устроиться в нем, как у себя дома, хотя бы на все лето. Номтоев также просил Маланыча объяснить мне, почему он хотел бы иметь меня своим гостем на продолжительное время. Во-первых, он желал меня иметь своим соседом, чтобы обстоятельнее обсуждать со мною интересовавшие его социальные, научные и нравственные проблемы; во-вторых, он полагал, что для того чтобы действительно узнать бурятскую жизнь, я должен ее наблюдать спокойно и в течение продолжительного времени в ее повседневных проявлениях, во всей ее прозаической простоте – не как почетный, случайно заезжий гость, но как человек, к которому жители данного улуса привыкли, к которому относятся, как к доброму соседу, которого не боятся. А такое отношение ко мне может создаться лишь при условии, если я поселюсь в улусе на долгое время. То же обстоятельство, что я буду его, Номтоева, гостем, может значительно облегчить мою основную задачу – узнать повседневную жизнь бурят такой, какая она есть.
