Сергей Голубов - Багратион
И он отвернулся от пленного.
- Кто взял в плен этого молодца!
Ворожейкин вздрогнул.
- Мне бог привел, ваша светлость!
Кутузов так ласково посмотрел на Кузьму своим единственным глазом, что у казака в горле сладко запершило.
- Экий ты волосач, друг мой! Самсон настоящий... Расскажи, как удалось тебе зацепить итальянца?
- Руками взял, ваша светлость, - отвечал Ворожейкин, - как дудака в гололедицу.
- Ха-ха-ха! Как дудака... Слышишь, Матвей Иваныч? Дудак, дудак... Ха-ха-ха! Спасибо же тебе, друг мой, за службу. Дудак... А не знаешь, Матвей Иваныч, хороший ли он казак?
Платов давно уже узнал Ворожейкина и отвечал без запинки:
- Первый по кругу урядник, ваша светлость... Из отменных - впереди!
- Коли так, поздравляю тебя, любезный, хорунжим, - сказал Кутузов. - А ты, атаман, нынче же в приказе по войску донскому о производстве и о подвиге сего господина офицера отдай и насчет... дудака включи безотменно. Трогай!
Карета откатилась уже довольно далеко от того места, где все еще в полной неподвижности стоял рядом со своим косматым коньком хорунжий Кузьма Ворожейкин.
"Батюшки мои! - думал он, - Да как же это? Сколько лет лямку тяну - и вдруг... Эх, да зато уж и знай наших! Кажись, во всем роду ни одного чиновного не бывало, - я первый... И-и-их, куда выехал, Кузьма Ивлич!"
Глава тридцать третья
Суворов любил подшутить над парадными встречами. Думали, что он приедет в карете, - а он подкатывал на перекладной. Дожидались у заставы, - он появлялся из переулка. Так, по-суворовски, приходят иной раз события, которых долго и с нетерпением ждут люди. Обмана нет - событие приходит. Но только не совсем так, как его предвидели: или не с той стороны, или не в тот час. Вот двинулись к нему навстречу, а он уже позади, - глядь, едва не разминулись. Нечто подобное случилось с Толем семнадцатого августа.
День был непогодливый. Серое небо казалось таким низким, что хотелось согнуться, чтобы не задеть его головой. Но Толь с раннего утра был за работой. Барклай приказал ему к приезду Кутузова (князя ждали вечером) приготовить у Царева-Займища позицию для боя. Полковник понимал, что комедия кончилась. Барклай не боялся больше сражения, - его даст новый главнокомандующий. Недавняя передряга лишь очень ненадолго повергла Толя в уныние и выбила из колеи. У него был счастливый характер: свались на него целая гора неприятностей, он и тогда бы встал и отряхнулся как ни в чем не бывало. И передряга эта в конце концов лишь укрепила его, освежив для новой, усиленной деятельности. Полковник скакал по позиции, указывал квартирмейстерским офицерам места для расстановки корпусов и дивизий ужасно шумел, пылил и грозился.
- Сначала выходит средняя колонна и занимает места, - выкрикивал он приказания, - строится в порядке и без суматохи! Полки правого крыла идут вправо, полки левого - прямо! Остальное - потом! А теперь живо! Живо!
И он нещадно шпорил своего иноходца, серый хвост которого, раздуваясь веером по ветру, мелькал то здесь, то там. Случалось Толю вмешиваться по пути и вовсе не в свои дела. Так наскочил он на батарею Травина.
- Куда вы выдвинули, поручик, ваши пушки? Зачем? Где у вас диоптры{87} на орудиях?
Травин знал, куда и зачем он выдвинул пушки. А побрякушки, обычно болтавшиеся на орудийных затыльниках и сильно мешавшие стрелять, он еще под Смоленском действительно велел снять. Но при чем тут генерал-квартирмейстер? Травин отвернулся, не отвечая. Толь наехал на него горячей мордой иноходца. Широкая, окатистая грудь полковника бурно дышала.
- Я спрашиваю: где диоптры?
Травин тихонько засвистел вместо ответа. Канонир Угодников, стоявший у правого орудия, изменился в лице. Он любил своего начальника за смелый дух и справедливую душу и ставил его неизмеримо выше всех "господ", с которыми приходилось ему до сих пор служить. Но было в характере Травина что-то такое, от чего Угодников постоянно опасался за судьбу поручика. "Не сносить ему головы! - часто раздумывал канонир. - Сгинет нипочем. От характера!" И с неусыпностью преданной няньки следил, как бы не накликалась на Травина беда. Сейчас она возникала в лице генерал-квартирмейстера, суровость и гневливая мстительность которого были известны. Толь кипел, как чайник на огне. А Травин посвистывал. Угодников мысленно перекрестился и вышел вперед.
- Сами мы диоптры сняли, ваше высокоблагородие. Касания в них высокого нет. Чуть у пушки одно колесо повыше, так уж и целить нельзя.
Толь изумленно посмотрел на солдата. Умное и серьезное лицо Угодникова поразило его. Поведение поручика было до оскорбительности странно. Но ссора или поединок с ним - ненужная бессмыслица. Дерзость, с которой солдат кинулся спасать Травина, оказывалась еще более спасительной для самого генерал-квартирмейстера. Толь был благодарен Угодникову и спросил с неожиданной мягкостью в голосе:
- Как же ты без диоптра целишь, молодец? Объясни.
- Просто, ваше высокоблагородие... Господин поручик выучили.
Угодников нагнулся к шестифунтовой пушке, поставил на линию прицела два больших пальца и через углы соединенных суставов навел.
- Промаха не бывает, ваше высокоблагородие. "Черт знает что такое!" подумал Толь и еще раз пожалел, что залез в историю с диоптрами, не спросив броду. Однако ретироваться перед поручиком с продранными локтями не годится.
- А что у вас за лошади, господин офицер? - сердито спросил он. - Одры, а не кони... В засечках... У выносных хвосты голые... Не бережете своей репутации, господин офицер!
Травин медленно повернулся и сказал сквозь зубы:
- Очень жаль, полковник, ежели, по мнению вашему, репутация русского артиллерийского офицера от скотов зависит.
За спинами Толя и Травина раздался лукавый, рассыпчатый старческий смех. Оба они обернулись. На старом мекленбургском мерине сидел Кутузов и весело покачивался в седле. Он был в том же костюме, что и в дороге: сюртук без эполет враспашку над белым жилетом, белая фуражка без козырька. Только не было на нем теперь шинели да прибавились перекинутые через плечо шарф и нагайка. Рядом с ним гарцевал Багратион и неподвижно возвышался на строгом коне Барклай. Позади шепталась, кивая султанами, пышная свита. Откуда они взялись? Как подъехали? Толь вспотел от неожиданности и замер, отдавая фельдмаршалу честь.
- Здравствуй, Карлуша! - проговорил Кутузов. - Ты тут пушишь не дельно, а я слушаю. Да мне и подслушать можно, я ведь не сплетник. Диоптры же и впрямь дрянь. Надобно будет снять их в артиллерии. Вот тогда и будет все по-твоему, Карлуша: steif, gerade, und Einer wie die Andere{88}! А канонир хорош! Подойди ко мне, голубчик мой!
Угодников подошел учебным шагом, так страшно выкидывая кверху носки и дрыгая мускулами ног, что Кутузов опять засмеялся.
