Борис Пастернак - Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов
Но «Кр<ысолов>» не такая вещь, о кот<орой> можно сказать, что она «страшно нравится», и дело с концом. Меня волновали ее особенности и хотелось в них разобраться.
Письмо 70а
<ок. 10 июля 1926 г.>
Цветаева – Пастернаку
Я бы не могла с тобой жить не из-за непонимания, а из-за понимания. Страдать от чужой правоты, которая одновременно и своя, страдать от своей правоты – только оттого, что она и правота другого – а страдать пришлось бы непрерывно – этого унижения я бы не вынесла. Пока я была одна права, если и встречались схожие слова и даже жесты (второе, естественно, чаще), то двигатель всегда был иной, особенно же рознился уровень. Кроме того, твое не на твоем уровне – не твое совсем, меньше твое, чем обратное. Я бы с тобой не могла жить, Борис, в июле месяце в Москве, п.ч. ты бы на мне срывал —. Я много об этом думала – и до тебя – всю жизнь. Верность как самоборение мне не нужна (я как повод к прекрасному поступку). Верность как постоянство страсти мне непонятна, чужда. Верность и первая и вторая меня с человеком разводит. Оглядываюсь. Одна за всю жизнь мне подход<ила> (м.б. ее и не было, не знаю, я не наблюдательна, но чутка). Верность от восхищения. Восхищение заливало в человеке все остальное, он с трудом любил даже меня, до того я его от любви отводила. Это мне подошло.
Что бы я делала с тобой, Борис, в Москве? Да разве я одна могу тебе дать сумму. (Хотя я сама сумма, не только себя, но и всех моих прабабок и т. д.) Я была бы в непрестанной тоске, которая меня бы глубоко унижала. Жизнь другого нельзя выносить рядом.
Оговорюсь о понимании. Я тебя понимаю издалека, но если я увижу то, чем ты прельщ<аешься>, я зальюсь презрением – как соловей песней. Я взликую от него. Я излечусь от тебя мгновенно. Как отрешилась бы от Гёте и Гейне, взглянув на их Kätchen – Gretchen. Пойми меня: ненас<ытная> исконная ненависть Психеи к Еве, от которой во мне нет ничего, Борис, вопреки всем моим стараниям. А от Психеи – всё. Променять меня на хотя бы первую красавицу мира – променять Психею на Еву (Психею на Психею не меняют), понимаешь водопадную высоту моего презрения. Душу – на тело. Отп<адает> и мою и ее. Ты сразу осужден, я не понимаю, я отступаю.
Ревность. Я никогда не понимала, почему Таня, заслуженно скромного о себе мнения, вдруг решает, что она для X – единственная. Почему? Она же видит, что есть красивее и умнее и т. д., и она же ценит красоту, ум и т. д. Мой случай усложнен тем, что не частен, что ma cause[54], сразу переставая быть моей, делается cause ровно половины мира: ДУШИ. Что измена мне еще до боли возбуждает во мне негод<ование>. Что измена мне – ПОКАЗАТЕЛЬНА.
Ревность? Я просто уступаю, как душа всегда уступ<ает> телу, особенно чужому, – от чистого презрения, от неслыханной несоизмеримости. Уступаю – X всем, а сама – отступаю. Оттого – ни взгляда назад.
Не был<о> еще умник<а>, который сказал бы мне: «Я тебя меняю на стихию: множество: безликое, отдохн<овение> от тебя. – Разряд<ку>» – Или еще лучше: мне захотелось улицы.
Я бы обмерла от откровенности и – м.б. поняла бы. (Мужской улицы нет, есть только женская. Ни одна женщина не пойдет с рабочим, все мужчины идут с девками, ВСЕ ПОЭТЫ.)
У меня другая улица, Борис, лирическая, без людей, с концами концов, с детством, со всем, кроме мужчин. Я на них никогда не смотрю, я их просто не вижу. Я им и не нравлюсь, у них нюх. Я нравлюсь старикам и женщинам и собакам. Я не нравлюсь голому инст<инкту>, я не нравлюсь полу, пусть я в твоих глазах теряю, мною завораживались, в меня почти не влюблялись. Ни одного выстрела в лоб – оцени.
Стреляться из-за Психеи! Да ведь она бессмертна, ведь ее (даже) никогда не было. Стреляются из-за хозяйки дома, не из-за гостьи. Не сомневаюсь в том, что в старческих воспоминаниях я буду – остальн<ое> сглажив<ается> – одной из первых <вариант: первой>. Что до мужских действительностей – никогда в них не числилась. «Если бы я Вас любил» – этим ограничивается.
Взрыв ревности к московской улице, – так ты истолк<уй> письмо.
Лейтмотив вселенной. Да, мужской лейтмотив ее, которого я никогда – клянусь тебе! – не слышала, без которого я так восхитительно обхожусь. Мужской лейтмотив ее.
* * *Проглотить вселенную – всю – и т. д. и т. д. О, нет! Ничего не хочу внутрь, <оборвано>. Пропасть втягивающая и вулк<ан> извергающий. Избыть себя, не вобрать в себя <оборвано>
Моя жалоба – о невозможности стать <оборвано>
Письмо 70б
St. Gilles, 10 июля 1926 г., суббота
Цветаева – Пастернаку
Я бы не могла с тобой жить не из-за непонимания, а из-за понимания. Страдать от чужой правоты, которая одновременно и своя, страдать от своей правоты – только оттого что она и правота другого, страдать от правоты – этого унижения я бы не вынесла.
По сей день я страдала только от неправоты, была одна права, если и встречались схожие слова (редко) и жесты (чаще), то двигатель всегда был иной. Кроме того, твое не на твоем уровне – не твое совсем, меньше твое, чем обратное. Встречаясь с тобой, я встречаюсь с собой, всеми остриями повернутой против меня же.
Я бы с тобой не могла жить, Борис, в июле месяце в Москве, потому что ты бы на мне срывал —
Я много об этом думала – и до тебя – всю жизнь. Верность как самоборение мне не нужна (я – как трамплин, унизительно). Верность как постоянство страсти мне непонятна, чужда. (Верность, как неверность, – всё разводит!) Одна за нею жизнь мне подошла (может быть, ее и не было, не знаю, я не наблюдательна, тогда подошла неверность, форма ее). Верность от восхищения. Восхищение заливало в человеке всё остальное, он с трудом любил даже меня, до того я его от любви отводила. Не восхищённость – восхи́щенность. Это мне подошло.
Что бы я делала с тобой, Борис, в Москве (везде, в жизни). Да разве единица (какая угодно) может дать сумму? Качество другое. Иное деление атомов. Сущее не может распасться на быть имеющее. Герой не дает площади. Тебе нужна площадь, чтобы еще раз и по-новому дать героя (себя).
Оговорюсь о понимании. Я тебя понимаю издалека, но если я увижу то, чем ты прельщаешься, я зальюсь презрением, как соловей песней. Я взликую от него. Я излечусь от тебя мгновенно. Как излечилась бы от Гёте и Гейне, взглянув на их Kätchen – Gretchen. Улица как множественность, да, но улица, воплощенная в одной, множественность, возомнившая (и ты ее сам уверишь!) себя единицей, улица с двумя руками и двумя ногами —
