Людмила Бояджиева - Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»
Анна читала, и каждое слово хищно вгрызалось в ее сердце. Заорать, швырнуть тетрадь в это красивое лицо «ценителя», наговорить гадостей про его шашни под боком милейшей жены, про его клятвы в любви и гаденький страх быть пойманным на месте преступления. Мелко и противно для такого сильного, красивого самца…
Переведя дух, успокоив биение сердца, Анна подняла глаза. Пунин сидел за письменным столом, обхватив руками поникшую голову.
Она секунду поколебалась, но подавила острое желание уязвить его и решила оставить разборки для другого случая. А сейчас, сейчас стоило свести все к шутке.
— Повинную голову и меч не сечет. Немедля сожгите эту гадость — и забудем о ней. — Она положила перед ним дневник. И поняла, что жги не жги она никогда не забудет прочитанного. — А вы, однако, злой, Пунин. С виду такой мягкий, пушистый, а как женщину критиковать — сплошной яд: «истеричка», «кривляка»… Невероятно… Неужели кто-то мог так меня видеть?
— Анна! — Он упал перед ней на колени. — Вы должны забыть мою глупость, я сделаю все, чтобы вымарать из вашей памяти этот бред.
— Боюсь, вам придется непросто. Что ж, выходит, вы мой должник…
Жизнь Ахматовой в годы НЭПа при всех своих абсурдных безумствах приносила какие-то подарки.
Вышли одна за другой три книги: «Подорожник» и два издания «Аnno Domini». Они не принесли заметных гонораров, но пролетарских критиков, вопящих, что Ахматова потонула в темах буржуазного адюльтера, несколько усмирили.
Анну защитила сама Александра Коллонтай, разъяснив всем, что «стихи Ахматовой ценны и актуальны, ибо повествуют о пробуждении в женщине некогда попранной гордости и человеческого достоинства». Лариса Рейснер — лидер нового времени, с упоением громившего останки старого мира, признавала, что «для нее поэзия Анны Ахматовой — дорогая страница ее собственной прежней жизни, прежних переживаний и волнений». «Она вылила в искусство, — писала Рейснер об Ахматовой, — все мои противоречия, которым столько лет не было исхода. Теперь они — мрамор, им дана жизнь вне меня, их гнет и соблазн перешел в пантеон. Как я ей благодарна…»
И все же было совершенно очевидно, что Анну Ахматову как представительницу старого мира новые власти только лишь терпят, и то потому, что ее поэзия не укладывается в антисоветскую схему. Более того, представители литературной критики Ленинграда с большой охотой обращались к ее творчеству, спасаясь тем самым от воспевания достоинств новых народных поэтов типа Демьяна Бедного. Именно они, ставшие в послевоенные годы ведущими фигурами советского литературоведения, заложили основу будущего пиетета к феномену «Анна Ахматова». Ее стихи переводили на английский и немецкий. В. В. Виноградов написал исследование, посвященное языку ее лирики. Борис Эйхенбаум занялся анализом поэтических приемов…
Все это стало возможно лишь потому, что творчество Ахматовой не расколола взрывом революционная волна. События Октябрьского переворота словно прошли мимо нее, не вызвав поэтических откликов, как можно было бы ожидать — антибольшевистских. Она слишком была погружена в личные проблемы и слишком брезговала событиями в красной России, чтобы обременять ими свою Музу. В то время как разворачивалась правительственная кампания против Алексея Толстого, Бабеля, Зощенко, обвиняемых во «враждебности рабочему классу», Ахматову упрекали лишь в социальной индифферентности. В эти годы она вообще писала мало, объясняя это погруженностью в личную жизнь с Пуниным.
Почти год им удавалось скрывать свои отношения от жены Пунина, но в 1924 году Николай, не выдержав мучившей его лжи, письменно исповедовался жене: «…Трудно мне вам рассказать, до какой степени мне дорог и мил этот человек, ибо как ваши, так и многие суждения о ней совсем неверны; неповторимое и неслыханное обаяние ее в том, что все обычное — с ней обычно и необычно в самую неожиданную сторону; так что и так называемые «пороки» ее исполнены такой прелести, что естественно человеку задохнуться; но с ней трудно и нужно иметь особые силы, чтобы сохранить отношения, а когда они есть, то они так высоки, как только могут быть высоки «произведения искусств»; я не буду спорить, моя дружба с ней может быть гибельна для меня, но не только я один предпочитаю эту гибель страху ее потерять или скуке ее не иметь».
Несчастный, инфантильный труженик науки, он и не заметил, сколько раз больно ранил и оскорбил своей «честностью» жену, мать своего ребенка. Говорить о неповторимом, «неслыханном обаянии» и «высоких» отношениях с любовницей он мог бы с кем угодно, но только не с той женщиной, которая преданно и нежно его любила. Потрясенная и униженная Анна Евгеньевна потребовала развода: Пунин добился желаемого.
— Аничка! Я свободен! Галя, — так в семье звали Анну Евгеньевну, — дает мне развод!
— Что, готова подписать документы?
— Не сейчас… Она так взволнована ситуацией, мое признание так неожиданно… Ей надо немного прийти в себя…
— Ну, это мы проходили. — Анна вздохнула. — Вы, надеюсь, просили у жены прощения за измену?
— От всего сердца просил! Галя добрая, славная женщина, и мы жили вполне благополучно… — Он растерялся: вот теперь хвалит Галю, Анна может обидеться… Трудно с этими женщинами.
— Так вот, поверьте мне — ваша милая супруга больше никогда не заговорит о разводе, — категорически заявила Анна. — Я фигура в вашей жизни проходная. Она — постоянная. И не станет рушить семью из-за каприза заболевшего от любви мужа. Галя ведь врач?
— Но ведь я не могу без вас! Клянусь, я уйду из жизни, если вы покинете меня!
В результате перед Анной встал выбор: либо утвердиться в статусе официальной любовницы, по сути — второй жены, либо решительно выйти из игры, пожертвовав своими чувствами к Пунину.
Если оценивать ситуацию с позиции обычной женщины, всеми силами держащейся за приглянувшегося мужчину, решение одно — биться до последнего, оттесняя соперницу. Но речь шла о женщине выдающихся качеств, наделенной, судя по ее стихам, феноменальной гордостью и чувством чести. Какие тут могут быть сомнения? Бежать сломя голову, жертвуя своими радостями, влюбленностью, удобствами. В подвал, на улицу, в заводское общежитие… Пунин грозит самоубийством? Банальная мелодрама, Анна угрозам любовника не верит… Но формально это причина, чтобы выбрать первый вариант — стать официальной любовницей известного всему городу человека. Не дожидаться же, в самом деле, самоубийства? Главным аргументом в решении Анны стал квартирный вопрос: уходить ей было некуда. Да и уходить сама она не умела, ее надо было увести за руку и куда-то пристроить — совершенно внебытовая королева слова…
