Борис Соколов - На берегах Невы
Я поднялся на галёрку. Там был вообще ужас. Многие моряки были пьяны в стельку и валялись на полу. Другие играли в карты, не обращая ни на что внимания. Пол был усеян окурками и пустыми бутылками из-под водки и пива. Я искал молодого матросика, с которым говорил несколько часов назад. Я нашёл его с двумя его дружками, слушающих речи депутатов.
— Что ты думаешь об этом Учредительном собрании? — спросил я его.
Его лицо выражало смятение, и его друг быстро ответил на мой вопрос. Он тоже выглядел молодо и дружелюбно, как и его товарищ.
— Что-то не в порядке, господин доктор. Мы обеспокоены… Нам это не нравиться….
— Старик, который сказал застрелить его, он хороший человек, он как мой отец. Он так просто говорил, что мы всё поняли, — сказал первый матросик.
— Да, он говорил от всего сердца, — добавил второй.
— Но кто прав и кто виноват? — настаивал я.
— Мы точно сказать не можем, — ответил второй матросик.
— Мы чувствуем, что собрание правильное.
— Они, я имею виду наших товарищей, не должны так себя вести, — пожаловался первый матросик.
— Что ты скажешь своему отцу. Когда увидишь его? — спросил я первого матросика.
— Я не знаю, не знаю. Если правду, то он рассердится, что мы тут тихонечко сидели.
— Что ты имеешь виду, сидели тихонечко? Что вы могли?
— Мой отец прямой человек. Он ничего не боится. Он бы вёл себя также как это депутат, который порвал на себе рубаху и сказал застрелить его. Мой отец рассердится, узнав, что мы не защитили Учредительное собрание, — матросик готов был расплакаться.
— Ладно, — сказал я.
— Когда-нибудь люди России поймут, что они потеряли в этот день. Передай своему отцу привет от меня. Он, должно быть, правильный мужик.
— Да, господин доктор, он хороший. До свиданья.
Я спустился в зал немного в лучшем настроении. Разговор с двумя матросиками дал немного надежды, нет, не на сегодня, быть может для завтра.
Несмотря на продолжающийся шум, заседание продолжалось. Депутат за депутатом говорили речи, полные надежды на демократическую Россию. Однако, кризис, похоже, приближался. Каждую минуту теперь мы ожидали чего-то со стороны большевиков. Около одиннадцати вечера большевики запросили перерыв. Они захотели обсудить между собой вопрос о дальнейшем участии в собрании. Им дали разрешение, и они собрались в отдельной комнате[16].
Ленин сделал инструктаж на этой большевистской летучке. «Центральный комитет партии, — сказал он, — предлагает оставить Учредительное собрание после оглашения специального обращения».
Григорий Пятаков высказал некоторое сомнение относительно мудрости оставления собрания большевиками.
— Идея Конституционного собрания глубоко врезалась в сознание русского народа, и оставление собрания кажется не очень мудрым решением.
Бухарин говорил в пользу ленинского варианта.
— Не имеет смысла здесь оставаться, — настаивал он.
Другие тоже согласились, и было решено оставить конвенцию.
Ленин предложил резолюцию, в которой большинство Учредительного собрания названо врагами народа и предателями революции. Говорилось, что уход с Учредительного собрания был вызван нежеланием большевиков кооперировать с контрреволюционными партиями, которые не пожелали признать диктатуру пролетариата и достижения Советского правительства.
Раскольников, член Учредительного собрания, был выбран огласить большевистскую резолюцию. Большевики готовились возвратиться в зал, как вдруг вмешался Ленин.
— Вы что, товарищи, хотите возвратиться в зал и уйти, после того как Раскольников огласит резолюцию?
— А что такое? — спросили его.
— Вы должны понять, что это невозможно. Когда резолюция будет зачитана, и вы уйдёте, это может произвести такое впечатление на галёрку, что начнётся стрельба. Я не хочу ни какого кровопролития в зале.
— Нет никакого вреда, если подстрелят пару меньшевиков или эсеров, — заметил Аванесов.
— Вот этого как раз я и не хочу, — сердито возразил Ленин. — Я не хочу делать святых мучеников из членов Учредительного собрания.
— А многие из них хотят погибнуть, чтобы записаться в святые, — сказал Бухарин, поддерживая Ленина.
— Люди на галёрке находятся в состоянии полной распущенности, — заметил Пятаков.
— Жуткая банда мерзавцев, — сказал Ленин раздражённо. — Где вы раскопали такой сброд, товарищ Дыбенко?
— Выбрал самых лучших, — ответил Дыбенко.
— Кстати, товарищ Дыбенко, меня информировали, что вы приказали своим бандитам разогнать собрание. Это правда?
— Да, — допустил Дыбенко. — Я дал приказ товарищу Железнякову.
— Позовите сюда Железнякова, — приказал Ленин.
Через несколько минут дезертир и бывший матрос Железняков вошел в комнату. Ленин при нём написал и подписал следующий приказ, подписанный также комендантом Таврического дворца Урицким:
«Я приказываю товарищам матросам и солдатам не допускать никакого нападения на контрреволюционных членов Учредительного собрания и позволить им свободно покинуть дворец. Никто также на должен допускаться во дворец без специального разрешения».
Кроме этого приказа всему своему войску Ленин также написал Железнякову письменный приказ, подтверждающий устный приказ, который тот получил до этого. «Учредительное собрание не должно разгонятся до окончания сегодняшнего заседания. Начиная с завтрашнего утра, никто не должен допускаться в Таврический дворец».
Однако Железняков не выполнил этого приказа[17].
Было давно за полночь. Мы все сидели в зале, ожидая возвращения большевиков. Напряжение росло с каждой минутой. Наверно, подсудимый, ожидающий приговора, чувствует также. Я думал о Французской революционной конвенции. Отличаемся ли мы от них? Робеспьер, Марат и жирондисты. У них было много крови, жестокости и драки, но иногда были великие драматические моменты, когда сама смерть казалась привлекательной и влекущей неувядаемую славу. А здесь: шайка полупьяных малолетних юнцов, которые абсолютно не имеют понятия, что происходит, и главное, и не интересуются. С кем бороться? Кто нас услышит? Мы были изолированы. Не было свободной прессы. Не было сообщения с внешним миром. Железный занавес делал все наши речи бессмысленной тратой времени. В нас варилась холодная ярость. Минуты проходили быстро, и какое-либо действие казалось необходимым.
Только после часа ночи заседание было возобновлено. Большевики отсутствовали. Нам было ясно, что они больше не вернутся. Кресла по центру и справа были всё ещё заполнены.
