Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста
16 сентября 1916 года произошло событие, которое в ряду других особо не выделялось, но вскоре возымело печальное последствие. А. Д. Протопопов, заместитель председателя Государственной думы, октябрист, крупный землевладелец и предводитель дворянства Симбирской губернии, был назначен управляющим Министерством внутренних дел. Кроме того, он был членом Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обеспечению топливом и председателем Совета съездов представителей металлургической промышленности.
Его назначению содействовал Распутин, его поддержала и Александра Федоровна. Император предполагал, что Протопопов сможет уменьшить враждебность большинства Думы в отношении правительства.
Но все вышло не так, как хотели. Большинство депутатов и в особенности Прогрессивный блок увидели в Протопопове перевертыша, предателя и врага. Тот был обескуражен, ибо ожидал совсем другого.
Но это еще полбеды, в главном новый руководитель всей системы государственной безопасности оказался совсем не тем, кого в нем хотел видеть Николай II.
По словам начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева, «Протопопов в управлении Министерством внутренних дел не имел ни служебного опыта, ни административного стажа, ни способностей и не хотел даже чему-нибудь научиться… Протопопов был предоставлен самому себе, не имея хороших ответственных помощников и советчиков. Неудивительно поэтому, что при том сумбуре, который был в голове Протопопова, он делал промах за промахом в отношении Государственной думы и ее председателя Родзянко.
С первых дней вступления Протопопова в управление министерством началась травля его со стороны Государственной думы, а вместе с ним и всего правительства, и сразу стало ясно, что пребывание в составе правительства Протопопова и одновременное существование Государственной думы немыслимо и поведет в будущем к большим осложнениям. А может быть, и к катастрофе»[187].
Ему отказывались подавать руку, всячески третировали, объявив сумасшедшим. Вызывали злобные насмешки даже такие мелочи, как генеральский мундир действительного статского советника Протопопова, генеральская шинель с красной подкладкой и погоны гражданского чиновника.
Милюков назвал его «типом русского дворянина эпохи „оскудения“», своеобразной смесью «старомодного джентльменства» и беспокойного искательства у властей предержащих.
С назначением Протопопова министром многим стало понятно, что влиятельность Александры Федоровны увеличивается: через него и Штюрмера она обретала новые возможности оказывать давление на мужа. Соответственно и некоторые другие министры стали это учитывать и советовались с ней. Она превращалась в «серого кардинала», и в ее окружении не случайно возникла историческая параллель с Екатериной Великой.
Император в силу частого отсутствия одобрительно смотрел на помощь с ее стороны, у него не было более преданного и бескорыстного помощника.
Но, с другой стороны, никто не учитывал усиливающихся слухов о «германофильстве» ее окружения, которому якобы были подвержены Распутин, Штюрмер и она сама. Этим слухам верили и в посольствах союзников, что вскоре привело к организации убийства Распутина.
В воспоминаниях британского посла Дж. Бьюкенена есть эпизод его посещения 18 октября Ставки Верховного главнокомандующего в Могилеве, где он вручил царю Большой рыцарский крест ордена Бани. Посол предложил царю принять идею японцев — в обмен на северную часть острова Сахалин они могли направить на германский фронт японский воинский контингент.
«Император сразу же сказал, что это абсолютно исключено, и он не может уступить ни пяди русской земли. Я осмелился напомнить его величеству знаменитое высказывание Генриха IV: „Париж стоит мессы“, — но безрезультатно»[188].
Насколько царь был раздражен, видно из того, что на завтрак в присутствии Бьюкенена он не надел знаков ордена Бани «и не произнес, как это принято в таких случаях, тост за здоровье короля».
Следующая встреча царя и посла произошла на обеде в честь покидающего Россию японского посла виконта Мотоно. Бьюкенен счел возможным заговорить о внутреннем положении России.
«В дальнейшей беседе я указал на распространившееся по всей стране глубокое недовольство, вызванное нехваткой продовольствия, и беспорядки, уже имевшие место в Петрограде…
Я выразил надежду, что власти не будут прибегать к репрессивным мерам, поскольку недовольство вызвано сознанием того, что в такой богатой природными ресурсами стране, как Россия, трудящиеся не могут получить предметов первой необходимости из-за некомпетентности администрации. Я также не мог скрыть от его величества того, что, по донесениям наших консулов, крестьянство, всегда считавшее своего императора непогрешимым, утрачивает веру в него и что самодержавие лишается опоры из-за недобросовестности его министров»[189].
Посол явно превысил свои полномочия, что объясняется сильной озабоченностью Лондона состоянием дел его главного военного союзника на континенте.
Бьюкенен видел опасность в огромной активности императрицы. «Ее величеством, к несчастью, владела мысль, что ее предназначение — спасти Россию. Она верила — и, как последующие события показали, не слишком сильно заблуждалась, — что самодержавие — единственный режим, способный противостоять распаду империи. Император, она это знала, был слаб, и поэтому она призывала его проявить твердость. Она постоянно внушала ему, что он должен быть самодержцем не только по имени, но и на деле.
Желая помочь ему и хотя бы отчасти облегчить тяжесть двойной роли Верховного главнокомандующего и самодержца, она взяла на себя активное участие в управлении страной и, выступая за „деспотическое правление“, искренне верила, что действует в интересах России. Она была настолько одержима идеей, что нельзя допускать ослабления самодержавия, что противилась любым уступкам и одновременно с этим убеждала императора основывать свой выбор министров в большей степени на их политических убеждениях, чем на деловых способностях»[190].
27 октября царь вместе с сыном Алексеем выехал в Киев, где жила императрица-мать Мария Федоровна. Там он оказался в окружении близких родственников, которые с большой тревогой воспринимали новую роль Александры Федоровны. К тому же генерал Алексеев счел необходимым передать через великих князей Георгия Михайловича и Александра Михайловича свою просьбу матери царя, чтобы она убедила сына уволить Штюрмера.
