Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста
На мистицизм императора указывали многие, причем как на источник слабости.
Существует еще одно объяснение, касающееся не столько последнего русского императора, а вообще философских оснований православной империи.
У Константина Леонтьева читаем: «Есть в обществе, благодаря известному складу школьного обучения, благодаря известному характеру легкого чтения и т. п., привычка недолго думая чувствовать симпатию к иным историческим явлениям и почти отвращение к другим. Так, например, и школа, и стихи, и множество статей и романов приучили всех нас с ранних лет с содроганием восторга читать о Марафоне, Саламине и Платее и, отдавая все сочувствие наше эллинским республиканцам, смотреть на персов почти с ненавистью и презрением.
Я помню, как я сам, прочтя случайно (и у кого же? — у Герцена!) о том, как во время бури персидские вельможи бросались сами в море, чтобы облегчить корабль и спасти Ксеркса, как они поочередно подходили к царю и склонялись перед ним, прежде чем кинуться за борт… Я помню, как, прочтя это, я задумался и сказал себе в первый раз (а сколько раз приходилось с детства и до зрелого возраста вспоминать о классической греко-персидской борьбе!): „Герцен справедливо зовет это персидскими Фермопилами. Это страшнее и гораздо величавее Фермопил! Это доказывает силу идеи, силу убеждения большую, чем у самих сподвижников Леонида; ибо гораздо легче положить свою голову в пылу битвы, чем обдуманно и холодно, без всякого принуждения, решаться на самоубийство из-за религиозно-государственной идеи!“»[184].
Леонтьев противопоставляет два идеала, один из которых на протяжении веков (как наследие Византии) укоренялся в российских умах. Это идеал жертвенного служения государству, который постоянно поддерживался православной церковью. Он стал резкой чертой народной психологии, воспроизводясь через множество культурных каналов, свидетельство чему находим в великих произведениях Александра Пушкина, Николая Гоголя, Льва Толстого, Федора Достоевского и бесчисленных семейных преданиях. Одна из особенностей русской психологии — это готовность к жертвам во имя высших целей. Николай Александрович Романов в этом смысле был сверхрусским человеком и мерил по себе своих подданных.
В «Своде основных государственных законов Российской империи» в главе 1 «О существе Верховной Самодержавной Власти» говорилось: «Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Самодержавная Власть. Повиноваться власти Его, не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает».
Тут ни убавить ни прибавить.
Летом 1917 года, то есть уже после отречения, генерал Алексеев в одном письме писал о царе, что тот был неискренен, ему не хватало «силы ума», его «доброта вырождается в слабость», «лишен и характера, и настоящего темперамента», «душевные силы охотно устремлялись на мелкое… Любил лесть, помнил зло и обиды».
Эти слова человека, которого император называл другом, во многом характеризуют самого Алексеева.
Впрочем, генерал Алексеев был далеко не так однозначен, как может показаться. Находясь на самом верху военной иерархии и не принадлежа к иерархии политической, он смотрел на многие вещи непредвзято. В генеральском сообществе он не был одинок. Здесь нам пригодится мысль генерал-лейтенанта Н. Н. Головина, выдающегося военного теоретика, в годы войны начальника штаба 7-й армии: «Ни правительство, ни народные массы не были подготовлены к современным сложным формам управления. Представители первого привыкли только приказывать, считая даже, что всякие излишние рассуждения только подрывают авторитет власти; вторые — вследствие своей малой культурности не были способны подняться выше интересов „своей колокольни“ и осознать интересы широкого государственного значения»[185].
Генералы типа Алексеева не входили ни в одну, ни в другую группу. Они принадлежали к таким деятелям, как Шульгин и Гучков.
Не случайно в переписке Гучкова с Алексеевым мы читаем откровенные оценки (из письма А. И. Гучкова от 15 августа 1916 года): «Ведь в тылу идет полный развал, ведь область гниет на корню. Ведь как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть и Ваш доблестный фронт и Вашу талантливую стратегию, да и всю страну в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью…
Мы в тылу бессильны или почти бессильны бороться с этим злом. Наши способы борьбы обоюдоострые и при повышенном настроении народных масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать. Я уже не говорю, что нас ждет после войны — надвигается потоп, а жалкая, дрянная, слякотная власть готовится встретить этот катаклизм мерами, которыми ограждают себя от проливного дождя: надевают галоши и раскрывают зонтик…»[186]
22 февраля 1916 года отличился Московский ВПК. На пленарном заседании рабочий Черногородцев выступил «от имени рабочих» с радикальными требованиями: Государственной думе следовало «…решительно стать на путь борьбы за власть и добиваться создания правительства, опирающегося на организованные силы всего народа». В конце февраля в Петрограде состоялся Всероссийский съезд представителей военно-промышленных комитетов, и председатель Рабочей группы Гвоздев огласил декларацию о необходимости мира «без аннексий и контрибуций», о том, что для России единственный выход — «правительство, поставленное народом и ответственное перед народом».
Генерал Спиридович заключил: «Так в недрах Военно-Промышленных Комитетов работали рука об руку на государственный переворот представители рабочих и буржуазии. Пока им было по пути. Все это мне с горечью докладывали в Охранном Отделении, показывали документы. Начальник Отделения генерал Глобачев был хорошо осведомлен, что делается по подготовке революции. Но он был бессилен, так как на верхах министерства слишком были поглощены личными интригами и, в сущности, не понимали того процесса, который происходил в недрах общества, в его разных классах».
В марте 1916 года на съезде Всероссийского городского союза Милюков выражал уверенность, что существует реальная возможность формирования «министерства доверия».
Прошло лето. Ничего не происходило.
Милюков и Шульгин сформулировали директиву Прогрессивного блока с требованием отставки премьер-министра Штюрмера и назначения «правительства доверия».
16 сентября 1916 года произошло событие, которое в ряду других особо не выделялось, но вскоре возымело печальное последствие. А. Д. Протопопов, заместитель председателя Государственной думы, октябрист, крупный землевладелец и предводитель дворянства Симбирской губернии, был назначен управляющим Министерством внутренних дел. Кроме того, он был членом Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обеспечению топливом и председателем Совета съездов представителей металлургической промышленности.
