Маргарет Хаббард - Полет лебедя
— А к чему же еще стремиться? Насекомое, которое живет лишь день, не знает отдыха. Его полет — это его жизнь. А день так быстро клонится к закату. Я не могу позволить себе попусту тратить время!
Иенни покачала головой:
— Это не то, что я имела в виду, Ханс.
— Я знаю, вы думаете, что я тщеславен, но это не так. Хотя, возможно, я самый тщеславный из всех существ. Похвала заставляет меня бояться, заставляет молить Бога о том, чтобы я не лишился ее. Если бы люди только могли понять это!
— Я понимаю больше, чем вам кажется.
Ханс повернулся на ее голос. Тень от окна падала на ее платье. Как прекрасна была она в лунном свете. Она казалась скорее ребенком, чем взрослой женщиной.
— Я знаю, какую боль доставляет вам критика. Мне бы тоже она доставляла боль, если бы только я позволила ей встать надо мной. Вы обречены вращаться в высших кругах и я тоже. Люди, которые ниже нас, смотрят на нас и думают, что мы погрязли в своем тщеславии, что мы слишком высокого мнения о себе. Такова наша судьба. Мы не должны все это принимать близко к сердцу.
— Возможно, я слишком жажду признания, Иенни. И если это так, то в том вина моего отчаяния. В детстве я не научился ничему. Мои душевные порывы не были направлены к познанию мира. Душа горела как пламя. Когда я наконец-то пошел в школу, со мной так плохо обращались, что я до сих пор удивляюсь, как сумел все это пережить. Мне приходилось делать каждый шаг своего творческого пути на публике, у всех перед глазами. Мне приходилось нелегко.
— Я знаю это, — ответила Иенни, опуская глаза, чтобы скрыть наворачивающиеся слезы. — Я читала об этом в ваших историях.
Ханс продолжил, словно не слышал ее. Он пытался передать словами все те мысли, что мучили его прошедший год.
— Возможно, именно потому, что я так мало имел в прошлом, я переоцениваю свое нынешнее положение. Никогда в жизни я не получал столько внимания. Если бы я взглянул на то время, когда бедным мальчиком приехал в Копенгаген с одним лишь узелком, я бы сказал: «Теперь у меня есть все, чего только можно пожелать!»
Ироничная улыбка слегка скользнула по губам Ханса Кристиана.
— Не знаю, что тому причиной. Мое ли признание за границей или деньги, которые я трачу на парикмахера и портного. Но это чего-то стоит. Должно стоить!
Возникла пауза, наполненная напряжением, которое чувствовали оба. В серебряном свете луны лицо Иенни казалось бледным.
— А разве вы не добились всего, чего хотели?
— Нет, — его голос был таким тихим, что у Иенни возникло сомнение, ответил ли он ей или нет.
— Вы ожидаете невозможного? Никто не может надеяться иметь все на свете.
— Мне нужен всего лишь дом!
Вот он и сказал. Теперь будет проще.
— Я хочу, чтобы у меня была жена, которая ходила бы со мной по воскресеньям в церковь, и маленькая пухленькая дочка, сидящая у меня на коленях, пока я ей рассказываю сказки. Разве это невозможно?
— Кто бы мог подумать, что великого поэта посещают такие домашние мечты? — непринужденно спросила Иенни.
— Кто бы мог подумать, что поэт может быть таким одиноким?
— Я часто тоже бываю одинокой.
— Но у вас есть семья, на которую вы всегда можете положиться! А у меня нет никого. У меня много друзей, я много путешествую. Но у меня нет очага, у которого я мог бы остановиться. У моих сказочных детей есть свои дома и семьи, а у меня, их отца, нет ничего.
Иенни решила, что как раз пришло время сменить тему.
— Вы прочитаете завтра «Калоши счастья», Ханс? Вы обещали. Но мы были так заняты…
— Я никогда не бываю слишком занят для вас. Все мои истории предназначены вам, Иенни.
Рука девушки рванулась к горлу, но ей удалось произнести довольно обыденным тоном:
— Дорогой Ханс! Какой же вы хороший друг!
Он начал двигаться по длинному подоконнику в
ее сторону, пока не оказался так близко, что она смогла увидеть, как бьется венка у его виска.
— Иенни, разве вы никогда не думали обо мне больше, чем о друге? — Его глаза умоляли ее, как глаза щенка, просящего убежище.
В горле у Иенни пересохло. Но она должна сказать это, должна.
— Почему же, думала.
— Вы думали! Вы давали мне это понять! Вы пели для меня и плакали над моими историями, и позволяли мне делиться с вами всеми моими мечтами и надеждами!
Девушка отодвинулась подальше в свой угол.
— Но я бы сделала то же самое и для своего брата, Ханс.
— Вы хотите сказать…
Ее последующие слова были словно пинок маленькому потерявшемуся щенку.
— Я люблю вас и всегда буду любить. Но каждый из нас должен идти своей дорогой.
— Но если вы любите меня…
— Как самого близкого друга, но не больше.
Ханс долго смотрел ей в глаза, пока до него не
начало доходить, что она имела в виду именно то, что сказала. Его стало охватывать состояние отчаяния, которому он раньше так сильно был подвержен. Но внезапно ему пришло в голову, что он больше не тот бедный мальчик, которого каждый мог легко отвергнуть. Теперь он был мужчина. Великий мужчина. Приступ протеста заставил его вскочить на ноги.
— Иенни, вы должны пересмотреть свой ответ! Вы не понимаете, что я вам предлагаю! Мир принадлежит мне, и я кладу его к вашим ногам!
Девушка горделиво вскинула голову. И она уже не была больше дитя Иенни, теперь она была фрекен Линд, королева.
— Я сама завоюю для себя мир!
— Иенни, подумайте, чего мы можем достичь вместе!
— Мы должны быть самодостаточны. Я никогда не выйду замуж. Моя музыка — это все, что мне надо. Если бы у меня больше ничего не было, мне бы ее вполне хватило. Она требует принести в жертву всю мою жизнь, мою женственность, все мои женские амбиции. А иначе и быть не может. Мы с вами неординарные люди. Я понимаю это, а вы нет.
Ханс снова оказался в тени.
— Я прошу только отдать, а не принять!
Иенни встала. Несмотря на ее небольшой рост,
она казалась величественной и преисполненной достоинства.
— Человечество мне может дать очень немного. Я никогда ни в чем не нуждалась и ни у кого не просила помощи. Даже петь я научилась благодаря тому, что вложил в меня Бог. Я пела как птицы в небе. Только не думайте, Ханс, что я впала в тщеславие. Я только знаю то, что я должна делать. Я была бы очень глупа, если бы не знала.
— Вы знаете власть своего голоса, как я знаю силу своего пера. Давайте пойдем по жизни вместе! Наше счастье вознесет нас до таких высот, которых мы не сможем достичь поодиночке!
— Я ни с кем не могу делить моменты своего счастья! — И она вновь повернулась к саду, словно он хранил какой-то секрет.
— Когда я допеваю арию и музыка замолкает, возникает момент, лишь одно-единственное мгновение, когда я стою, затаив дыхание, пытаясь узнать, поняли ли меня, понравилась ли я зрителю. И когда из партера, с галерки, из темноты раздается гром аплодисментов, вот тогда я по-настоящему счастлива. Никто не может разделить этого со мной.
