Андрей Сахаров - Степан Разин
На том и кончился дуван. Похватали казаки и астраханцы животы по верхам — одежонку, посуду, товары персов и иноземцев. Все же иное оставалось как и было.
В неприкосновенности оставил Разин земельные владения дворян, митрополита, монастырей и церквей, оставил за промышленниками все учуги и соляные варницы, все дома, амбары и лавки; не покусился Разин на богатства тех, кто не выступил против него, принял его власть. Напротив, этих людей он всячески привечал, звал к себе, обещал сделать есаулами. Строго-настрого приказал Разин всячески беречь и духовных пастырей, не делать лиха митрополиту Иосифу и всем духовным людям, не покушаться на церковные богатства.
Но и то, что разделили повстанцы все захваченное имущество между всеми же, дивило простых астраханцев. Впервые обрели они полное право в своем городе, впервые заговорили в полный голос на кругу, стали ровней любому другому жителю — дворянину ли, приказному Потому и ходили астраханцы первые дни как в угаре не понимали, кто они такие и что с ними делается, потому, завидя Степана, бросались к нему, становились ш колени, благословляли, славили всячески.
А жизнь в Астрахани шла своим чередом. Отдал Разин город астраханцам — пусть управляются, вершат свои дела на кругу, а сам вышел из Астрахани на Терек. Давно уже злобствовал против него терский воевода; к тому же известили Степана казаки, что собрался воевода против него со многими силами и решил сидеть, и стоят возле города Терки двадцать пять бус, а взять, их никак нельзя.
Несколько дней побыл Разин под Терками, но не взял город: крепость была новая, сильная, людей здешних «голых» в городе было мало — все больше московские стрельцы и служилый народ, некому в городе вестей подать, не с кем снестись, а без этого стены с пушками не возьмешь.
Вернулся Разин обратно в Астрахань, послал на Дон к брату своему Фролу грамоту. И писал в ней, что жизнь его — походная и будет он зимовать где бог велит, потому шел бы Фрол в Царицын и побрал бы на Царицыне его, Стенькину, рухлядь. И с Дона писали ему казаки в Астрахань о донских делах, как живут они в низовых и верховых городках и что тревожат их крымцы и ногайцы, а сил у них больше нет — все ушли с ним, Степаном, на Волгу. Писал Разин снова на Дон со своими гонцами, чтобы жили донские казаки с большим береженьем, и городки свои берегли, и он шлет им для этого береженья пятьсот верных ему улусных татар. В тот же день вышли на Дон татары пятьсот человек конных и тридцать казачьих лодок.
Степан не только оборонял захваченные города, но и строго следил, чтобы соблюдался там казацкий вольный порядок, чтобы не тиранил никто никого, не грабил и не насильствовал. Уже на другой день после прихода в Астрахань стал устанавливать он строгость и стройство. Запретил Степан говорить матерные слова на улицах и площадях, заказал блуд и кражу. Все жалобы Разин судил сам. Однажды к нему приволокли молодого казака, который где-то притиснул мужнюю женку-астраханку. Степан долго не разбирался, а приказал повесить казака за ноги близ городских ворот и объявить, что так будет со всяким, кто будет обижать простой народ — мужиков, женок, девиц. В другой раз пожаловались еще астраханцы, что его войсковой казак, будучи в гостях и повздорив с хозяевами, покрал у них насильством кубки и ткани. Приказал Разин найти вора, завязать ему рубаху над головой, набить в нее камней и бросить казака, как какого-нибудь стрелецкого начальника, в воду. По всей Астрахани наказал Степан разнести об этом весть, чтобы неповадно было впредь никому насильничать и красть, позорить честное казацкое имя.
Но не все доносили Разину. Сколько к нему пришло из разных мест людей темных и диких, сколько к нему бежали из тюрем и острогов, а за что они сидели там — это один бог знал: творили они всякое по городам тайком от атамана, творили такое и в Астрахани. Попадались под атаманову руку — садились в воду, а нет — так и злодействовали дальше. Но с каждым днем все строже следил Степан за порядком, устраивал свои сотни, полусотни и десятки, смотрел, чтобы все люди были при деле, никто бы зря не шатался и людей не пугал. И сам старался он обуздывать свой нрав, смирять злобу и неистовство сердца своего. Но не всегда умел он это сделать и потом корил себя долго, растравлял думами. Так, не давали ему покоя двое младших Прозоровских: за что убил старшего — сам он не мог точно сказать. Старший, шестнадцатилетний Борис, хоть надерзил ему, смотрел без страха, а младший, восьмилеток, совсем был несмышленыш. Нет, не надо было делать этого. Да и потом не раз терял он голову, впадал в неистовство, если узнавал, что много зла наделал человек простому народу. В этих случаях Степан сам, не дожидаясь круга, хватался за саблю, рубил с размаху приказного или дворянина, бил чеканом. Он хотел установить порядок, а сам частенько срывался дико и необузданно; хотел, чтобы правили справедливо и по совести городские круги, а сам нередко решал дела по своей воле и не терпел прекословия. Запрещал пьянство и разгул, а сам зачастую баловался вином и водкой, устраивал кутежи, пьяный торил неведомое, а потом наутро, проспавшись, стыдился дел своих, не смотрел людям в глаза.
Но все прощали повстанцы своему атаману. И с каждым днем росла слава Степанова. Едва показывался он на глазах у астраханцев, как бежали они к нему, протягивали руки как к великому заступнику, просили слово сказать. Говорил Степан ласковые слова, утешал людей, учил, как жить в вольности и справедливости. А по правде сказать, и сам-то он толком этого не ведал; знал лишь одно: не может один человек гнуть спину на другого, и не должны люди ходить в кабалах, крепостной неволе и нищете. Когда же говорили ему, что по-прежнему злодействуют ростовщики и купцы, Разин отвечал: «А вы договоритесь на кругу, подите и отнимите у них все деньги, изорвите все долговые бумаги». И шли люди, и делали.
Ни крутые расправы, ни вспышки необузданного гнева, ни пьянки, ни греховодство не роняли разинскую славу в глазах людей. Да разве не был он их родным человеком! И они так же, как он, взрывались и мстили, радовались и горевали, и пили ренское и романею, а чаще пиво, и брагу, и всякое другое дешевое зелье.
Народ делал свое дело: Степан уже стал привыкать к почитанию, к тому, что все его приказы исполнялись мгновенно. И когда не понимали его или противились его воле, впадал он в ярость. Писал позднее тот же голландец Фабрициус: «Стенька свирепел и впадал в такую ярость, что казалось, он одержим. Он срывал шапку с головы, бросал ее оземь и топтал ногами, выхватывал из-за пояса саблю, швырял ее к ногам окружающих и вопил во все горло: «Не буду я больше вашим атаманом, ищите себе другого», после чего все падали ему в ноги и все в один голос просили, чтобы он снова взял саблю и был нм не только атаманом, но и отцом, а они будут послушны ему и в жизни и в смерти».
