Александр Волков - Опасная профессия
Менялось и понимание проблемы «социализм и рынок». Если раньше мы ставили вопрос: «возможен ли рынок при социализме?», то теперь задумывались над другим: «возможен ли социализм при рынке», то есть в условиях естественных для современной экономики рыночных отношений? Да и что такое социализм?
Потом пришло время, когда многие из нас увлеклись простой, как казалось, мыслью: а надо ли мудрить с устройством экономики, когда есть система, успешно функционирующая, по крайней мере, в сравнении с нашей, в Европе и Америке? Не стоит ли просто заглянуть в огород к соседу и разобраться, почему у него все хорошо растет, и сам он сыт. Кто-то совсем отказался от социализма, от самой идеи, кто-то переосмысливал это понятие: оно характеризует не строй, а систему ценностей, тенденцию к солидарности, это феномен культуры в широком смысле… Но уже почти одновременно — новый этап в развитии представлений об идейной революции — появляются мысли о том, что кризис претерпевает не только социалистическая идея, но и либеральная, что у соседа-то тоже не все так уж хорошо, как виделось из-за забора, а его приемы, перенесенные на нашу почву, в наш огород, рождают пока каких- то мутантов, уродцев…
Я немало писал на эти темы, но сейчас хочу сказать лишь главное: представления об устройстве общества, его желаемом будущем менялись и меняются, наш болезненный поиск лучшего шел годы и продолжается теперь. И, говоря о прошлом, нельзя судить о своих же и чужих взглядах с позиций застывшего времени, сегодняшнего последнего часа. Это будет ошибкой. Не склонен думать и так, что все прошлое было бессмысленным, что «жизнь прожита зря». Нет, мы все-таки двигали общественную мысль, подготовили преобразования в обществе, пусть еще и не давшие результатов, о которых мечталось, мы спровоцировали ту встряску, без которой общество окостенело бы окончательно и выходило бы из этого состояния с еще большим трудом.
Тогда, когда мы работали в журнале «Проблемы мира и социализма», еще очень трудно происходило осознание причин уже назревавшего, ощущавшегося нами провала коммунистического движения, упадка стран социализма, все больше отстававших от развитых капиталистических стран. Мне довелось наблюдать, как шло, скажем, в ФРГ обновление всего производственного потенциала, свершался переход, прыжок к новым технологиям и новой технике, как менялись сами производители и системы управления производством. У нас же тем временем окостеневали все производственные и общественные структуры. Работа в Праге, поездки по многим странам, дискуссии с интересными людьми в ходе этих поездок помогали лучше и лучше понимать происходящее, только писать об этом было трудно.
В связи с этим расскажу историю с Отто Лацисом. Она многим уже известна, но мне важно рассказать об одном ее аспекте.
Лацис, в то время заведующий отделом соцстран в журнале, собрался в Москву. Его вызвали, как он мне сказал сам, для того, чтобы предложить работу, поскольку в Праге он находился уже не один год. Однако накануне его отъезда меня вдруг пригласил Зародов. Он был явно чем-то сильно расстроен и не скрывал этого. Сразу же сказал, что оказался в очень трудном положении и хочет посоветоваться со мной, вернее спросить, могу ли я ему помочь. Суть дела такова: КГБ изъял у машинистки рукопись Лациса, которую Лен Карпинский собирался нелегально напечатать. Рукопись называлась «Год великого перелома» и раскрывала суть и причины резкого поворота Сталина на путь репрессий. В ней рассматривалась история сталинских пятилеток, ни одна из которых, как было показано в цифрах, не только досрочно, но и вообще не была выполнена. Рапорты о досрочном выполнении как раз и требовались для того, чтобы скрыть назревавшие провалы…
Не помню уже в деталях, как всю эту историю представил мне Зародов, но суть рассказа сводилась к следующему: Лациса вызывают вовсе не на новую работу, а именно в связи с попыткой опубликовать рукопись, которая оценивалась как клеветническая, искажающая историю партии и государства, короче — как антипартийная, антисоветская и вообще анти… Зародов считал тогда, что Лациса ждет допрос и, возможно, арест и суд…
Помню, — говорил Зародов, — как мне рассказывали об одном человеке, которого также вот вызвали из-за границы, в аэропорту сразу же заломили руки за спину и — в «воронок». Представляю, что также вот будет и с Лацисом… А я его даже не предупредил. Но как предупредить, чтобы самому не подставить шею под топор? Он просто так, конечно, не расскажет обо мне, но сделают какой-нибудь укол — знаешь же, что есть такие средства — расскажешь все за милую душу! И кто мог его предупредить, кроме меня? Но и не предупредить не могу. Вот и скажи, что делать. Я подумал, что может быть, ты как-то сможешь ему намекнуть, не ссылаясь на меня. Здесь что важно: чтобы он, если сразу в аэропорту все же не арестуют — времена- то все же другие, и я, наверное, слишком мрачную картину нарисовал, так если не арестуют, то он, прежде, чем идти в ЦК, встретился бы с Карпинским. Чтобы хоть не отрицал того, что Лен уже рассказал, чтобы согласовали все…
Мне были очень понятны опасения Зародова, сам же я не сомневался, что найду какую-то возможность передать Отто самое главное — о встрече с Карпинским. Убедил, что смогу, и Зародова, и что имени его не упомяну.
Когда я уже выходил из кабинета, Зародов спохватился:
— У него же, наверное, есть здесь экземпляр рукописи, и его, может быть, кто-то из наших читал — ты, Егор Яковлев. Там же отпечатки пальцев остались. Представляешь, найдут — целое дело по журналу состряпают. Стереть бы хоть что ли…
Я не стал, как мне помнится, сознаваться, что читал рукопись, только согласился, что подскажу Лацису нечто и на этот счет.
Не помню уже, как именно строилась беседа с Лацисом, но я, соблюдая условия Зародова, сказал и о необходимости встречи с Карпинским и даже об отпечатках.
Позднее Отто рассказывал мне, посмеиваясь над собой, что ночь перед отлетом из Праги целиком провел над рукописью, тщательно обрабатывая канцелярской резинкой каждую страницу. Рассказал и то, что Зародов помог ему минимум трижды.
Рукопись действительно изъяли у машинистки еще в январе 1975 года, потому что следили за Карпинским и его друзьями Глотовым и Клямкиным, ожидая, когда они начнут издавать подпольный журнал. О такой возможности шла речь в их беседах, хотя от этого потом отказались. А в другой рукописи, самого Лена, найденной задолго до того сотрудниками КГБ при обыске у Роя Медведева, Карпинский излагал пропагандистскую программу в духе ленинской работы «С чего начать?». (С издания общерусской политической газеты, — напомню тем, кто Ленина не помнит или не читал.) В ней содержалась оценка оккупации Чехословакии: как окончательное отступление от марксизма, исчерпанность его советской версии, крест на всех надеждах на обновление социализма. Отсюда — стремление «начать с нуля» или «вернуться к истокам», развернуть, прежде всего, пропаганду во всех органах печати, силами многих журналистов-единомышленников истинного марксистского учения о новом обществе. Впрочем, это очень поверхностная характеристика взглядов и Карпинского, и Лациса. О них лучше судить по собственным публикациям этих авторов, сейчас ведь уже почти все издано. Мне важно другое: стремясь схватить заговорщиков за руку с поличным, а именно с нелегальным журналом, сотрудники КГБ неожиданно для себя вместо журнала получили рукопись Лациса.
