Томас Манн - Путь на Волшебную гору
В Италии, в захолустном городке Палестрине, затерявшемся в Сабинских горах, куда Томас Манн приехал со старшим братом Генрихом, он нашел себе «место, где можно было бы поговорить один на один со своей жизнью, со своей судьбой»
Почти тридцать лет спустя после выход* романа (1901] Томас Манн был награжден Нобелевской премией в области литературы
Философия Ницше, музыка Вагнера — вот главные творческие ориентиры автора «Будденброков», «Смерти в Венеции» и «Волшебной горы»
Томас Манн любил повторять слова Гете: «Чтобы что‑то создать, надо чем‑то быть»
Генрих Гейне — любимый поэт молодого Томаса Манна
Философия Ницше, музыка Вагнера — вот главные творческие ориентиры автора «Будденброков», «Смерти в Венеции» и «Волшебной горы»
Портрет Льва Толстого, «яснополянского Гомера… несшего на себе исполинские глыбы эпоса», висел над письменным столом Томаса Манна. На снимке — Л. Н.Толстой и А. П. Чехов
В июне 1936 года Манн с болью напишет: «Умер великий русский писатель Максим Горький…»
Катя Принсгейм долго не давала согласия стать женой Томаса Манна.
Их старший сын Клаус пошел по стопам отца и дяди — его роман «Мефистофель» был переведен на многие языки и экранизирован
«Глупенькая Катя! — писал он Генриху. — Говорить совершенно серьезно, что она… не стоит меня, это меня‑то, который после каждой встречи испуганно спрашивает себя: «Соответствую ли я? Разве я не слишком неуклюж, не слишком «поэт»?
В МОЛОДОСТИ ТОМАС МАНН ДЕКЛАРИРОВАЛ СВОЮ АПОЛИТИЧНОСТЬ, ПОЛАГАЯ, ЧТО ГЛАВНОЕ ПРИЗВАНИЕ ХУДОЖНИКА — ЖИТЬ ИСКУССТВОМ.
НО РАБОТУ НАД КНИГАМИ ПРЕРВАЛА ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
«С Богом, за короля и Отечество!» Немецкий плакат начала Первой мировой войны
«…ненависть и вражда между народами Европы — заблуждение, ошибка», — говорил Томас Манн. Немецкие солдаты после капитуляции Германии в ноябре 1918 года
«Я вслух заявил о своем ужасе перед надвигающимся бедствием нацизма», — говорил Томас Манн
Нацисты сжигали книги запрещенных ими авторов, в том числе Томаса и Генриха Маннов
Конгресс в защиту культуры глазами неизвестного карикатуриста. Париж, 1935 год
В ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ, С ПРИХОДОМ К ВЛАСТИ ГИТЛЕРА, БРАТЬЯ МАННЫ БЫЛИ ЛИШЕНЫ ГРАЖДАНСТВА, ПОКИНУЛИ ГЕРМАНИЮ И СТАЛИ ДУХОВНЫМИ ВОЖДЯМИ АНТИФАШИСТСКОЙ ЭМИГРАЦИИ.
Томас Манн в Санари — сюр — Мер. В 1933 году здесь нашли пристанище Фейхтвангер, Брехт, Арнольд Цвейг
Бертольд Брехт и Лион Фейхтвангер
ЧТО ОН ПРИНЕС НАЦИСТАМ БОЛЬШЕ БЕД, ЧЕМ ЦЕЛАЯ АРМИЯ, А ТОМАСА НАЗВАЛ ИЗМЕННИКОМ РОДИНЫ И *ОСКВЕРНИТЕЛЕМ РОДНОЮ ГНЕЗДА»
Стефан Цвейг и его жена Лотта, отчаявшись дождаться победы над фашизмом, ушли из жизни
В США Альберт Эйнштейн был причислен к иностранцам из вражеского государства, что накладывало ряд ограничений на жизнь немцев, итальянцев, японцев
Другой изгнанник — Герман Гессе
«Я ДУМАТЬ НЕ ДУМАЛ, ЧТО НА СТАРОСТИ ЛЕТ БУДУ ЭМИГРАНТОМ, ЛИШЕННЫМ ИМУЩЕСТВА И ОБЪЯВЛЕННЫМ ВНЕ ЗАКОНА НА РОДИНЕ…»
В 1946 году он перенес тяжелейшую болезнь. «У меня отняли ребро, так же не спрашивая моего разрешения, как бог Адама». В госпитале в Чикаго с детьми
С внуком в Пасифик Пэлисейдз, Калифорния
Теодор Адорно, философ, музыковед и социолог, был безотказным консультантом писателя
«КНИГА МОЕГО СЕРДЦА*, *САМАЯ СУМАСШЕДШАЯ КНИГА», «ПОДВЕДЕНИЕ ИЮЮВ МОЕЙ ЖИЗНИ» — ТАК ГОВОРИЛ ПИСАТЕЛЬ О СВОЕМ РОМАНЕ «ДОКТОР ФАУСТУС. ЖИЗНЬ НЕМЕЦКОЮ КОМПОЗИТОРА АДРИАНА ЛЕВЕРКЮНА»
Кадр из фильма «Доктор Фаустус» Франца Зайтца, Германия, 1984
В июне 1955 года, в канун своего 80–летия, Томас Манн приехал с женой в родной Любек.
У «дома Будценброков»
Бюст Томаса Манна. Скульптор — Густав Зайтц
Таковы были мои намерения. Но оказалось, что они неосуществимы. Я не мог бы жить, не мог бы работать, я бы задохся, если бы хоть изредка, как говорят старики, не «изливал душу», если бы время от времени не выражал прямо и недвусмысленно своего отвращения ко всем гнусным речам и гнусным делам, которые наводняли Германию. Не знаю, заслужил я это или нет, но случилось так, что мир связывает мое имя с понятием немецкого духа, который повсюду пользуется любовью и уважением; и в той среде свободных художников, к которой я теперь так хотел примкнуть, тревожно и глухо звучало требование, чтобы именно я поднял голос против грязной фальсификации этого немецкого духа. Трудно было отвергнуть такое требование тому, кто всегда умел выразить себя, объективировать свое чувство в слове, тому, для кого переживание всегда составляло единство с очистительной святыней языка, хранителя национальных традиций.
Велика тайна языка; ответственность за язык и его чистоту носит символический и духовный характер, она имеет не только эстетический, но и общий нравственный смысл, это — ответственность как таковая, человеческая ответственность в чистом виде, и в то же время ответственность за свой народ, за сохранение чистоты его индивидуальных черт перед лицом человечества, и в ней воплощается единство человечности, целостность гуманистической проблемы, которая не позволяет никому — по крайней мере в наши дни — отделять духовно — эстетическое начало от политико — социального и уединяться в аристократическую область чистой «культуры»; это та самая истинная целостность, которая и есть гуманизм и на которую преступно покусился бы тот, кто попытался бы абсолютизировать одну только часть этого человеческого единства — например, политику, государство.
Могли молчать немецкий писатель, которого ответственность за язык приучила к ответственности за общество? Мог ли молчать немец, патриотизм которого (может быть, по наивности) связан с верой в необычайную этическую важность всего того, что происходит в Германии? Мог ли он хранить полное безмолвие, видя непоправимое зло, которое в моей стране изо дня в день причиняли и продолжают причинять телам, душам и умам людей, праву и истине, людям и человеку? Видя грозную опасность, которую несет Европе этот человеконенавистнический режим, коснеющий в невежестве, ничего не понимающий в требованиях истории? Нет, молчать было невозможно. И тогда я, вопреки своей программе, позволил себе такие высказывания, такие недвусмысленные действия, которые и повлекли за собой нелепый, постыдный акт лишения меня национального гражданства.
