Стинг - Разбитая музыка
— Центральная больница. Чем могу помочь?
— Соедините, пожалуйста, с родильным отделением.
— Соединяю. Еще одна вечность.
— Родильное отделение.
Это та самая сестра, которая считает, что все мужчины — никчемные чурбаны. Я делаю глубокий вдох:
— Это я.
— И кто же вы такой? — Я уверен, что она поняла, кто звонит, но хочет подразнить меня, как рыбу, перед которой на крючке висит приманка.
— Это муж Фрэнсис.
— Ах вот как! — Теперь она имеет полное право мучить меня, как рыбак, который хочет, чтобы его добыча обессилела, прежде чем он ее вытащит.
— И где же вы были, молодой человек, пока ваша жена так усердно трудилась? Я больше не могу этого выносить:
— Сестра, пожалуйста, скажите, у нас родился ребенок? Как чувствует себя Фрэнсис?
— У нас родился?…
— Да! — я ощущаю загиб крючка в своем упрямом рту. Она не позволяет мне закончитьпредложение и взятьнить нашего разговора в свои руки. Она отвечает резко:
— У вас очень здоровые жена и сын, но никакой вашей заслуги в этом нет. А сами-то вы где? Я пропускаю ее вопрос мимо ушей:
— А Фрэнсис? Она в порядке?
— В полном порядке.
— Можно мне прийти навестить их?
— Вы знаете, что время посещений начинается с семнадцати тридцати.
— Ну, пожалуйста, сестра! Теперь, когда я измучен и унижен до крайности, она позволяет себе проявить щедрость:
— Приезжайте немедленно!
Я мчусь через весь город к больнице, огибаю парк, бегу по коридору, прорываясь сквозь двери родильного отделения, словно ковбой в салуне, и вдруг передо мной открывается сцена, радостная и обидная одновременно. Мой брат стоит посреди комнаты с ребенком на руках и со своей обычной злорадной усмешкой на лице, как будто это он, а не я, стал отцом. И в самом деле: во-первых, я опоздал на полдня, а во-вторых, ребенок, как две капли воды, похож на него. У меня нет никакого настроения выслушивать его насмешки и намеки, и я поворачиваюсь к Фрэнсис. Слава богу, она рада видеть меня. Мой брат отпускает ребенка, и я пытаюсь объяснить свое опоздание:
— Прости меня. Я не знаю, что со мной произошло. Я проспал, чего никогда со мной не бывает.
— Ничего страшного. Посмотри на своего сына. У него красивые глаза.
— Да, он красивый, — заявляет мой брат с другого конца комнаты, — совсем как я! Впоследствии я долго пытался понять, почему человек, который никогда никуда не опаздывает, и редко залеживается в постели после восхода солнца, проспал одно из самых важных событий собственной жизни — рождение своего первого ребенка. Мне нужно было спать в коридоре. Мне не нужно было верить, когда мне говорили, что все произойдет еще не скоро, и я должен уйти. Ребенок родился лишь через несколько часов после моего ухода, в час тридцать ночи. Если бы только у нас был телефон!
Возможно, я был по-настоящему потрясен, выведен из себя, и детская часть моего сознания погрузилась в сон, оставаясь в его плену до тех пор, пока не стало поздно. Может быть, Фрэнсис и простила меня, но я сам так и не простил себе этого до конца.
Вечером следующего дня мы приносим малыша домой в заново выкрашенную комнату, и пока его мама спит, я смотрю на своего маленького сына, уютно устроившегося в теплой детской кроватке. Я восхищаюсь удивительным совершенством крошечных ноготков на его пальчиках и очертаниями его детских ладошек, словно в деталях разглядываю произведение искусства. Я любуюсь на границу между нежной, полупрозрачной кожей его губ и влажной внутренностью маленького открытого рта. Но меня преследует мысль о мертвом мальчике на улице. Я пытаюсь выбросить эту мысль из головы, когда смотрю на своего сына, но она возвращается снова и снова. Ведь, должно быть, когда-то и тот мальчик выглядел именно так.
Я вижу нежные голубые прожилки на его закрытых веках, слышу его легкое дыхание и стук сердца, наблюдаю, как почти незаметно поднимается и опускается его грудная клетка. Я думаю о том, как мне защитить его, я представляю себе шайку хулиганов, которые, как убегающие от преследования собаки, мчатся через мост. Должно быть, они когда-то тоже выглядели вот такими, беззащитными и совершенными. На стеклах появляются капли дождя, и я задергиваю занавеску, оставляя за ней темную улицу.
Поднося новорожденного младенца к своему лицу, моя мама счастлива, как будто сегодня Рождество. Отец закатывает глаза к небу, когда она начинает бессвязно ворковать над ребенком, который, как маленький пьяница, клюет носом у нее на руках. Он и сам, конечно, безумно рад, просто иначе это выражает. К тому же ему требуется время, чтобы привыкнуть к новой для него роли дедушки.
— По моему, я слишком молод для того, чтобы быть дедом, правда?
— Конечно, папа!
Мне ровно столько же лет, сколько было ему, когда я родился, и мы смотрим друг на друга, как в зеркало. Он видит во мне себя молодого, а я, глядя на него, вижу старшую версию самого себя. Его виски уже начинают седеть, а волосы на затылке сильно поредели, но он все еще очень крепкий мужчина. Его работа помогла ему сохранить подтянутый, атлетический вид, который, не будь ее, отец давно бы уже утратил. Кажется, он не в обиде, что мы назвали нашего сына Джо, в честь отца Фрэнсис. Дело в том, что имя Эрнест слишком эдвардианское, хотя маленькая девочка, родившаяся на соседней кровати, получила имя, с которым ей придется нелегко. Единственную во всем роддоме, ее назвали Честити Фосетт.
С первой минуты все обожают Джо. Его появление позволило нам покинуть наши окопы и впервые в жизни превратиться в дружную, любящую семью, сплотившись вокруг ребенка, словно вокруг племенного тотема. Мой маленький сын стал проводником нашей любви друг к другу, которую мы всегда с таким трудом проявляли и принимали. Возможно, Джо стал еще и талисманом, предвестником перемен, потому что вскоре после его рождения произошла встреча, которая, в конце концов, внесет значительные изменения в нашу жизнь.
Last Exit поджидает подходящего момента для перемещения в Лондон. Мы с Джерри все больше и больше проникаемся оптимизмом по поводу наших планов. Через два дня после рождения Джо у нас начинается целая неделя непрерывных выступлений. Помимо наших привычных мест, мы играем в городке Редкар, аккомпанируя группе Colosseum Йона Хайзмана, и очень хорошо справляемся с этой работой. Затем следует очень успешное выступление в Университете Ньюкасла, в пятницу мы играем на танцевальном вечере в Политехническом институте, а в воскресенье — в колледже св. Марии. В конце этого последнего выступления, которое проходит в столовой колледжа, появляется наш единственный союзник из мира музыкальной прессы, Фил Сатклифф. Он стоит в дальнем конце помещения с каким-то незнакомцем. По завершении нашей основной программы и нескольких номеров, которые мы исполняем на бис, они подходят к нам, и я знакомлюсь со спутником Фила, высоким американцем по имени Стюарт Коупленд, ударником известной лондонской группы Curved Air. У него длинные русые волосы, симпатичное лицо с несколько грубоватыми чертами, выступающая челюсть и очень уверенные манеры. Фил недавно написал о выступлении Curved Air в «Mayfair Ballroom» и предложил Стюарту посмотреть на интересную провинциальную группу.
