Борис Носик - Тот век серебряный, те женщины стальные…
Повесть светлейшей княгини подходит к концу. Супруги Волконские приезжают на вокзал, где стоит эшелон. Отъезжающие эстонцы приволокли сюда свой скудный, убогий скарб — печальное зрелище.
О людях, находившихся при этих вещах, лучше и не говорить: три года большевистской власти превратили некогда нормальных, жизнерадостных людей в то жалкое, физически и духовно исковерканное, обиженное, терроризированное подобие человеческих существ, что именуются «советскими гражданами». Те иностранцы, которые видели поезда с переселенцами из России, не спрашивали больше с удивлением, как может стосорокамиллионный народ терпеть тиранию кучки коммунистов. Они поняли. При этом не надо забывать, что переселенцы были самые, чтобы не сказать единственные, счастливые люди во всей России: на них пал выигрышный билет… возможность уехать из Совдепии. Никогда, нигде не видела я такой жгучей зависти, как в глазах друзей, с которыми прощалась перед отъездом. Если бы можно было спастись из страны подобно тому, как во время воины самострелом спасались с фронта, — вся Россия осталась бы без пальцев. Но увы! За редким исключением спастись можно было только рискуя головой.
Посадка, треволнение задержки, но в конце концов эшелон трогается…
Медленно, медленно, ближе и ближе к границе…
Маленькая грязная речка. Несколько солдат с ружьями. Мостик… Смотрю на П.П., но он не смотрит на меня, его глаза устремлены туда — назад, в Россию… Вот он перекрестился. Мы в Эстонии.
Падаю на колени, лицом на сундук. Рыдания подступают к горлу…
Коротенькое послесловие не дышит радостью избавления. Может, радость угасла за полтора десятка лет. А может, изгнание и не приносит радость, а лишь спасенье от насильственной смерти.
А что же дальше, спросит любопытный читатель. Дальше? Дальше Европа, большие надежды, еще большие разочарования… деньги разошлись, нищета… Преподавание гимнастики, ухаживание за больными в Ницце, кинематографические съемки в роли статиста, чтение вслух слепому банкиру, экзамен на шофера, такси в Париже…
И тоска, тоска бесконечная.
Вот и все. А ведь еще десять с лишним лет оставалось ей ждать от стоящего на титульном листе мемуаров 1934 года до той поры, когда эмигрантские друзья повалят в советское посольство славословить большевиков… Когда созреет наследница Бобринских и Долгоруких княжна София — Софка, станет боевой коммунисткой и вольется в митинговую гущу британских «пролей».
Глава VI
Буревестницы и разведчицы
Лариса
Наряду с маститым усатым «буревестником» Горьким над морем русской революции и октябрьского переворота, настойчиво зазывая бурю, кружили прекрасные чайки-буревестницы, все как есть смятенные и отчаянные женщины-девушки серебряного века. Иные из них, блистая юной свежестью и красой, служили источником вдохновения для поэтов и художников своего времени, увековечивших их имена и лица в поэмах, прозе и драме, а также на полотнах. Подвиги их породили множество пересудов и легенд, более или менее соответствующих действительности. Одна из таких легендарных героинь — Лариса Рейснер. Она была возлюбленной Гумилева, женой командующего Балтийским флотом, a позднее большевистского дипломата Федора Раскольникова, да и сама была комиссаром Главного штаба флота. Вдобавок Лариса — первая пореволюционная журналистка, драматург, поэтесса и, если верить мемуаристам, знаменитая красавица. Умерла она совсем молодой. В нее были влюблены Есенин и Северянин, с ней общался Блок, она занимала мысли восторженного Пастернака, который дал ее имя героине своего знаменитого романа («Ты точно бурей грацией дымилась!» — восклицал он в посвященном Ларисе стихотворении).
На фоне бледнолицых и худосочных петроградских барышень трудных лет рослая, румяная, светлокожая, ухоженная, благоухающая парижскими духами, кокетливо одетая и упитанная дочь благополучного и при большевиках профессора права Михаила Рейснера являла собой отрадное зрелище. До революции профессор, его пишущая жена и их пишущая дочь выпускали на свои деньги язвительный антиправительственный журнал «Рудин», названный по имени романтического тургеневского героя, погибшего на чужих баррикадах. В семье Рейснера уже точно знали, по какую сторону баррикад находится их место. Профессор был социал-демократ, может, уже большевик. Дочь была гимназистка-отличница, потом преуспевающая студентка Психоневрологического института, увлекалась поэзией, писала стихи, знала себе цену. С Гумилевым они познакомились в кабаре «Привал комедиантов». Сходу начался бурный роман. Гумилев вернулся из отпуска снова на фронт, он и Лариса писали друг другу влюбленные письма. Она называла его именем старинного персидского лирика — Гафизом, он называл ее Лери, или еще как-нибудь очень нежно, на букву «л». Влюбленный Гумилев шел напролом, предлагал Ларисе руку и сердце, готов был развестись с Ахматовой. Но при этом снова рвался на фронт. В последний раз они были вместе весной 1917 года. Она, конечно, уже увязала в радикальной политике. Он нежно написал ей с дороги, пожалуй что и с укором: «Развлекайтесь… не занимайтесь политикой». Какой там — вся семья Рейснеров увязла в политике по уши…
Александр Бенуа записал как-то в своем дневнике 1918 года, что у них в солидной ученой комиссии, ведающей делами культуры, появилась «прелестная Лариса». Участие юной красавицы в долгих заседаниях и прениях почтенных искусствоведов Бенуа находил то симпатичным и несколько экзотическим, то слегка провинциальным. Зато он и его коллеги-заседатели вскоре обнаружили, что «прелестная Лариса» регулярно бывает где-то в верхах, в Смольном, и от нее всегда можно узнать, что там еще затевают большевики (на которых в ту пору сам Бенуа возлагал большие надежды). В комиссии Лариса причастна была к каким-то немаловажным акциям в области культурного строительства — например, к выпуску почтовых марок, — но легко догадаться, что безмерно честолюбивой девушке, одержавшей победу на воображаемых баррикадах революции, столь скромное продвижение к славе и подвигу казалось слишком медлительным и скромным. Ей хотелось побед поярче и ослепительного всероссийского признания. Так что мало кого удивило, когда Лариса покинула мирные заседания академиков и, получив наган, комиссарское звание и кожаную куртку, отправилась в штаб речной флотилии. Флотилией командовал молодой, но уже заслуженный большевик мичман Раскольников, вместе с другими активистами удостоившийся встречать на русской границе немецкий пломбированный вагон с Лениным и сопровождать вождя в Петроград. Немалая честь и очень перспективное знакомство. Кстати, собственный псевдоним мичмана, почерпнутый из романа Достоевского, точнее говоря, фамилия героя-убийцы, намекал не только на серьезные намеренья нового начальника Ларисы, но и на его некую причастность к литературе. Он и правда пытался что-то писать. Нет ничего удивительного, что молодой красивый военачальник, заместитель самого главного большевистского военкора, воинственного Л. Троцкого, с первого дня влюбился в красавицу-поэтессу, имевшую комиссарское звание. Он назначил ее вторым после себя человеком в своей флотилии и, долго не мешкая, сочетался с ней браком. Красивая комиссарша вдохновляла личный состав пылкими боевыми речами, в свободное время предавалась молодой страсти, а в промежутках писала очерки, из которых составилась книга «Фронт». Ларису считают одной из основательниц большевистской журналистики (как, впрочем, и ее главного кумира Льва Троцкого). Что ж, тем хуже для журналистики, которая началась с то большего, то меньшего вранья, приправленного экспрессионистскими красивостями: «Смерть, стоявшая за его спиной, цинично улыбнулась в темноту… Жизнь борется за правду, за белых лебедей своего воскресения…»
