Николай Попель - Танки повернули на запад
- Вроде бы стреляют у хлебозавода. Поручиться трудно, однако похоже...
Авиация помогла нам взломать "затвердевшую" оборону немцев. В тесный прорыв, насквозь простреливаемый пулеметами, потекли танки с десантами на броне, побежали, падая и снова поднимаясь, стрелки. Миновав первую линию, атакующие разделились на два рукава. Один охватывал город с севера, другой продолжал движение на юго-запад, к площади у хлебозавода.
Немцы держались стойко, пока не почувствовали угрозу окружения. Страх перед "котлом" сковывал немецких солдат, заставляя порой бросать отлично оборудованные позиции.
Транспортер мчится мимо бронированных колпаков, из амбразур которых торчат черные стволы пулеметов, мимо длинножерлых немецких пушек, мимо толстотрубых минометов. Левее извивается речушка, вдоль которой пробирался к нам старшина Голомзик, позади осталось рассеченное траншеями и ходами сообщения поле. Замелькали одноэтажные домики Комнезамовки.
Здесь нет противника. Танки идут не останавливаясь. Пехотинцы хоть и выбиваются из сил, но не отстают. Навстречу им бегут женщины, вылезшие из подвалов, бункерных ям, погребов.
Танкистам сейчас не до встреч. Быстрее пробиться к своим, быстрее на площадь!
Первый, кого я вижу на площади, Гусаковский. Пистолетом он указывает направление проносящимся танкам.
Я соскакиваю на землю.
- Где Орехов?
- Жив, во дворе.
Вот он - двор хлебозавода. Обгоревший кирпич, остатки толстых стен, черные захламленные четырехугольники
следы некогда высившихся здесь домов. Под самый большой, заваленный кирпичом, балками, рваной арматурой четырехугольник ведет лаз. По нему, шатаясь, поддерживая друг друга, выползают раненые.
Прежде чем я успеваю приблизиться к подвалу, подъезжают санитарные машины. В суматохе наступления Гусаковский не забыл вызвать их.
Передо мной стоит офицер в замасленном полушубке, из дыр которого свешиваются завитки грязноватого меха.
- Не узнаете, товарищ член Военного совета?
- Помазнев?..
- Так точно. Он самый. Майора Орехова и вовсе не признаете. Товарищ Орехов! - зовет Помазнев.
Подходит невысокий командир в шинели, натянутой поверх ватника. Узкие раскосые глаза Орехова почти закрыты темными веками. Черная щетина, черные губы.
Сейчас не до расспросов. Надо скорее эвакуировать раненых. Отсюда, из подвала и из танков. Необходимо проверить каждый танк. С иными из них не было связи двоетрое суток.
Спускаюсь в подвал. Тесно, один подле другого, на тонко постеленной соломе, не покрывающей каменный пол, лежат раненые. Дальний угол теряется во мраке, который не под силу разогнать коптящим "катюшам".
После этого подвала морозный воздух кажется величайшим благом. Капитан Карабанов, шея которого обмотана побуревшей от крови тряпкой, стоит, опираясь на палку, и глубоко, захлебываясь, дышит.
Бой откатывался на западную окраину города, за речку Гнилопять. Здесь же, где еще недавно пылало побоище, где кирпич почернел от огня и крови, а убитых нельзя было похоронить, потому что снайперы и автоматчики караулили на крышах, вдруг стало тихо. Люди, не оглядываясь, ходят во весь рост. Женщины носят раненым воду, обмывают и поят их. Ребятишки собирают гильзы.
- ...Политработа была простая, - рассказывал мне Помазнев, - возьмешь с собой для ребят кусок хлеба да фляжку с водой (если вода есть) и где на ногах, где на животе - пробираешься к какому-нибудь дальнему танку. У Орехова каждый на схеме был обозначен... А в танках всяко бывало. Добрался раз до младшего сержанта Беликова и узнаю: он один третьи сутки в машине сидит и здесь же с ним двое убитых. Представляете себе, какое состояние у человека? Сел я рядом. Он молчит. "Ты говорить разучился?" - спрашиваю. "Не разучился, товарищ подполковник, но те слова, что раньше знал, теперь не годятся". - "Тебе же майор Орехов передавал, чтобы уходил". - "Никуда я не уйду, покуда живой".
- А сейчас жив он? - перебил я Помазнева.
- Жив. Пятеро суток один отбивался. Я к нему дважды ходил. Когда второй раз пришел, обнял он меня, заплакал. Совсем пацан, двадцать шестого года, доброволец...
Помазнев перевел дух и продолжал:
- Из каждого такого похода приносил заявления в партию. В одном Т-70 никого в живых не застал. Днем-то они еще отбивались, а тут снаряд боковую броню пробил. Но один, видно, не сразу умер. Написал, чтобы весь экипаж считали партийным. Заявление орудийным замком прижал...
И, может быть, потому что рассказывал это человек прозаический, серьезный, не склонный драматизировать события, человек с обыденно простым лицом, деловито достававший из порыжевшей полевой сумки клочки бумаги, на которых писались заявления, мне становилось не по себе. А казалось, столько уже позади, что теперь ничем нельзя потрясти душу...
Помазнев кончил и вопросительно посмотрел на меня:
- Будут задания?
- Завтра проведем делегатское партийное собрание. Пока другие батальоны далеко не оторвались. Надо, чтобы вся бригада узнала об этом. Докладчик Орехов. Помогите ему и сами подготовьтесь...
- Верно. Партсобрание - это сейчас уместно...
Из остановившегося "виллиса", кряхтя, вылез Гетман.
- Бердичев - наш! Прищурился на небо.
- Ишь валит, опять без авиации наступать придется. На наших глазах преображалось все вокруг. Снег торопливо укрывал развалины, бесформенные груды битого кирпича, наспех отрытые мелкие траншеи, обожженный металл танков.
Глава пятая
1
Ненадежный украинский январь то трамбует дороги, то превращает их в студенистую кашу. Несостоявшаяся зима или предвосхитившая все сроки ростепель?
- У весны терпежа не хватает, - разглагольствует Михаил Михалыч. - Это потому, что на запад двигаемся, влияние Гольфштрема. Балыков любит делиться небогатым запасом знаний, полученных в десятилетке.
- Глядишь, и на Черчилля подействует Гольфштрем. Оттает старый барбос и откроет второй фронт... Хотя его Гольфштремом не проймешь...
Вслед за капитаном, комендантом штаба, мы перепрыгиваем через стянутые хрупким блестящим ледком лужи.
- Вот здесь, - показывает капитан на хату, белая стена которой мечена буквой "П" Едва входим, я оборачиваюсь к Балыкову:
- Возьмите, пожалуйста, у топографа листы "Липовец", "Гайсин", "Умань" и подклейте.
Адъютанту "не положено" удивляться, задавать вопросы. Однако Балыков недоверчиво переспрашивает:
- Умань?
Поворачивается через левое плечо, так что разлетаются полы шинели.
До чего же удивятся люди в полках, батальонах, экипажах, когда к ним поступит приказ повернуть на юг. Мы привыкли к непредвиденностям в ходе наступления, к неожиданным, трудно поначалу объяснимым маневрам. Но все-таки вместо запада на юг... Я и сам до конца еще не разбираюсь в новом приказе. Надежда на Шалина.
