Сергей Трубецкой - Минувшее
Однако на этом пути я не добился успеха. Комиссар, правда, был несколько сбит с толка и, благодаря этому, не заметил никчемности моего университетского удостоверения, но полностью в своей правоте я его все же не убедил. Он все продолжал твердить: «Но почему же у вас нет документа об освобождении от призыва? Нет, надо вас отослать в Военный комиссариат». Я же, все больше и больше напирая на «ученые слова», производившие на него видимое впечатление, доказывал ему, что именноондолжен выдать мне такой документ. Прав, разумеется, был он, а не я.
Дело затягивалось, и я чувствовал, что оно поворачивается не в мою пользу. Отсылка в Военный комиссариат была бы для меня трагична.
Вдруг из стоявшего за мною хвоста ждавших свою очередь и задержанных объяснениями со мною представителя Военного комиссариата выскочил типичный солдат-большевик, по самые глаза заросший колючей щетиной, в растерзанной шинели и бесформенной грязной папахе. «Да чего тут еще валандаться и народ задерживать!» — закричал он, уснащая свои слова непечатными выражениями...
Я подумал, что рыжий солдат наносит мне последний удар и требует моего немедленного ареста... Наоборот, он оказался моим неожиданным защитником!..
«Вот полчаса тебе ученый человек дело объясняет,— кричал солдат комиссару,— а ты все не понимаешь! Небось, его бы на твое место посадить, он бы сразу понял,—ученый, сразу видать! А ты ни черта не понимаешь. Только народ задерживаешь. Почему ты сам не на фронте? Ишь, морду-то отъел, такой-сякой!»
«Прошу не агитировать, товарищ! — тщетно пытался прервать крики солдата комиссар— у тебя на то полных нравов нет».
Но тот не унимался и кричал все яростнее: «Что вы тут, такие-сякие, путаете! Не с такой мордой с портфелем ходить! Мы кровь бессменно проливаем... Всех бы вас на фронт и к...»
«Прекрати немедленно. Не смеешь так агитировать!» — без особой уверенности в голосе кричал ему все то же в ответ тыловой большевик. Он был, видимо, смущен и, чтобы скорее ликвидировать этот неприятный для него инцидент, быстро написал и сунул мне в руку какую-то бумагу: «Можете идти, гражданин».
Я взглянул на удостоверение в моих руках. Там было прописано, что я «освобожден как незаменимый сотрудник». Какой и какого учреждения «незаменимый сотрудник» — в удостоверении не говорилось. Документ этот, снабженный заранее подписями и печатями Военного комиссариата и Контрольной комиссии, служил мне после этого верой и правдой до самого моего ареста и никогда и ни в ком не возбуждал сомнения. Когда я вспоминаю это тяжелое время, моя мысль всегда останавливается, с чувством душевной отрады и сердечной благодарности, на маленьком светлом оазисе в этой мрачной пустыне. Я говорю об уютном уголке моей двоюродной сестры, Маши Авиновой (старшей дочери тети Машеньки Новосильцевой). Как могла она в советских условиях, в чужом доме и в большой тесноте, все же сохранить вокруг себя милый старый уют и даже следы элегантности бывшей жизни — это ее секрет и одна из сторон ее шарма...
Милая Маша! Как я лично—и столь многие другие! — отдыхал в атмосфере ее искристой, бьющей ключом жизненности и в окружавшей ее красивой и уютной обстановке, созданной ею и носившей яркий отпечаток ее личности. Я не знаю другого места, где бы я так отходил душой от грязи, грубости и уродства советской жизни.
Не знаю, сознает ли Маша, как много она дала мне тогда...
С благодарностью вспоминаю также и другое место в Москве, где я иногда отдыхал душевно в те времена.
Долгий период времени каждую среду я ходил к Толстым, на их очень немноголюдные, музыкально-вокальные вечера. Гр. Сергей Львович (старший сын Льва Николаевича) был прекрасным пианистом и обладал тонким музыкальным чувством. Этого, конечно, нельзя было угадать по его внешности. Толстой идеально аккомпанировал А. Л. Ниловой (жене ген. Нилова), которая пела нам русские романсы и мои любимые песни Шуберта и Шумана. Голос у Ниловой был небольшой, но очень приятный. Мне приходилось слышать и лучшее исполнение этих песен, но никогда, ни раньше, ни позже, они не производили на меня того захватывающего впечатления, как тогда.
А. Л. Нилова скончалась в 1930 г. недалеко от Парижа и похоронена на Кламарском кладбище. Когда я хожу туда на наши родные могилы, я стараюсь заходить и на ее такую одинокую и заброшенную могилку...
С чувством сердечной благодарности вспоминаю я бедную Анну Львовну. Так и слышится мне всегдашняя нотка тоски в ее грудном голосе...
АРЕСТ. ТЮРЬМА
Научился всему и во всем,
насыщаться и терпеть голод,
быть и в обилии и в недостатке.
(Филип. 4, 12.)
В двадцатых числах января 1920 г. я был арестован. События, приведшие к моему аресту, развивались следующим образом. Значительно ранее (не помню точно — когда) по нашей линии сношений с Петербургом И.Финляндией—линии, за последнее время очень заброшенной,— пришла к нам в Москву неизвестная нам курьерша, женщина-врач Петровская. Она, по ее словам, работала раньше по связи нашей петербургской организации с армией генерала Юденича, а теперь перешла к английскому «Интеллидженс Сервис», работавшему, как говорила Петровская, в самом тесном контакте с русскими противобольшевицкими силами в Прибалтике и Финляндии. Последние, по ее словам, передали англичанам нашу линию связи. Этой линией ведал у нас С. М. Леонтьев, а его помощником в этом деле был Н. Н. Виноградский. По нашему предварительному сговору в организации, в случае провала их обоих, связь эта должна была перейти в мои руки, причем я должен был выступать там под именем Сергея Павловича. Эти организационные подробности имели потом значение в моем аресте и в следствии по нашему делу.
Когда Леонтьев сообщил нам, что по линии нашей «юденичской» связи к нам неожиданно прибыл английский агент, мы были этим очень недовольны и обеспокоены. Такая передача наших связей с их условными явками, паролями и т. п. в чьи-либо — тем более иностранные — руки, без нашего предварительного согласия, была, по меньшей мере, некорректна. Более того, она могла быть для нас очень опасна. Первое время мы весьма опасались, не с ВЧК ли имеем дело в лице неизвестной нам курьерши.
Однако, так или иначе, дело было сделано, и Леонтьев с Виноградским были под возможными ударами ВЧК. Мы решили, что, кроме них, никто другой из наших организаций — военной и гражданской — в связь с «англичанами» вступать не будет, хотя познакомившийся с Леонтьевым начальник английской разведывательной организации в России Поль Дьюкс, по-видимому, искал расширения своих связей с нами. Скоро мы убедились, что имеем дело с настоящими англичанами, а не с ВЧК. Это, конечно, пас немало успокоило, но и с «Интеллидженс Сервис» мы совершенно не стремились углублять наши отношения. С. М. Леонтьев, которому Петровская с первого взгляда не особенно понравилась, спрашивал насчет нее Поля Дьюкса, но тот дал о ней самый хороший отзыв, как в смысле ее надежности, так ц осторожности и опытности.
