Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Как-то в начале лета 1939 года Гитлер указал на германского орла со свастикой в когтях, которому предстояло парить над куполом на высоте 292 метра, и сказал: «Это следует изменить. Расположите орла не на свастике, а на глобусе. Орел, венчающий величайшее в мире здание, должен опираться на земной шар»[73]. Сохранились фотографии моделей, свидетельствующие о внесенных изменениях.
Через несколько месяцев началась Вторая мировая война.
12. Начало падения
Примерно в начале августа 1939 года мы беззаботной компанией вместе с Гитлером отправились в «Орлиное гнездо». Длинный автомобильный кортеж змеился по дороге, по приказу Бормана прорубленной в скале. Через высокие бронзовые ворота мы вошли в сырой, облицованный мрамором зал и погрузились в лифт, обшитый отполированными до блеска медными листами.
Пока лифт поднимался по пятидесятиметровой шахте, Гитлер неожиданно произнес, ни к кому не обращаясь: «Вероятно, скоро случится что-то необычайно важное. Даже если придется послать Геринга… Но если понадобится, я и сам поеду. Я все ставлю на эту карту». Этот намек не имел продолжения.
Всего через три недели, 21 августа, мы узнали о том, что министр иностранных дел Германии ведет в Москве какие– то переговоры. За ужином Гитлеру вручили депешу. Он просмотрел ее, на несколько секунд уставился в пространство, побагровел, хлопнул по столу с такой силой, что задребезжали бокалы, и срывающимся голосом вскричал: «Они у меня в кулаке! В кулаке!» Он очень быстро овладел собой, но никто не посмел задавать ему вопросы. Трапеза продолжилась.
После ужина Гитлер созвал свое окружение и сообщил: «Мы заключаем с Россией пакт о ненападении. Вот прочтите. Телеграмма от Сталина». В телеграмме вкратце подтверждалось достигнутое соглашение. Самым поразительным были дружески объединенные на одном листке бумаги имена Гитлера и Сталина. Более удивительный поворот событий я и представить себе не мог. Затем сразу же нам показали документальный фильм: Сталин, наблюдающий за военным парадом, марширующие перед ним многочисленные войска. Гитлер с удовлетворением отметил, что эта военная мощь теперь нейтрализована. Он повернулся к адъютантам, явно желая услышать их мнение по поводу столь внушительной демонстрации оружия и войск. Дам, как обычно, из беседы исключили, но они узнали новость от нас, а вскоре о заключении пакта сообщили по радио.
Вечером 23 августа Геббельс провел пресс-конференцию и прокомментировал важное событие. Гитлер, желая узнать реакцию зарубежных корреспондентов, тут же позвонил ему, а затем с лихорадочным блеском в глазах пересказал нам услышанное: «Потрясающая сенсация». А когда зазвонили церковные колокола, один британский корреспондент обреченно заметил: «Это похоронный звон по Британской империи». Эта реплика произвела сильнейшее впечатление на Гитлера, пребывавшего в эйфории весь тот вечер. Он полагал, что вознесся так высоко, что больше неподвластен року.
Ночью мы с Гитлером стояли на террасе «Бергхофа», наслаждаясь редким для этих мест зрелищем: необычайно интенсивное северное сияние[74] окутывало красным светом возвышавшуюся за долиной, овеянную преданиями гору Унтерсберг, а небо над ней сверкало разноцветными всполохами. Ни на одной сцене невозможно было бы эффектнее поставить заключительный акт «Гибели богов». Тот же красный свет заливал наши лица и руки. Поразительная картина погрузила нас в странную задумчивость. Резко повернувшись к фон Белову, одному из своих адъютантов, Гитлер произнес: «Похоже на море крови. На этот раз без насилия не обойтись».
Интересы Гитлера переместились в военную сферу еще несколькими неделями ранее. В долгих беседах с четырьмя своими военными адъютантами – полковником Рудольфом Шмундтом, представителем Верховного главнокомандования вооруженными силами (ОКВ); капитаном Герхардом Энгелем, представителем главного командования сухопутными силами (ОКХ); капитаном Николаусом фон Беловом, представителем главного командования военно-воздушными силами (ОКЛ); капитаном Карлом-Еско фон Путткамером, представителем главного командования военно-морскими силами (ОКМ) – Гитлер пытался уточнить собственные планы. Он, казалось, особенно симпатизировал этим молодым непредубежденным офицерам, всегда искал у них одобрения, тем более что они поддерживали его гораздо охотнее, чем лучше информированные и скептически настроенные генералы.
Однако в дни непосредственно после подписания германо-русского пакта о ненападении чаще, чем с адъютантами, он общался с политической и военной верхушкой рейха – Герингом, Геббельсом, Кейтелем и Риббентропом. Геббельс более других был встревожен возможностью войны и не стеснялся говорить об этом открыто. Поразительно, что министр пропаганды, обычно сторонник решительных действий, считал опасность войны чрезмерной и рекомендовал окружению Гитлера проводить мирный курс. Особенно язвительно он обращался с Риббентропом, которого считал главным представителем партии войны. А мы, члены ближайшего окружения Гитлера, считали Геббельса, да и Геринга, также ратовавшего за мир, слабаками, развращенными роскошью и не желавшими рисковать привилегиями, которых достигли.
Хотя на карту было поставлено мое будущее как архитектора, я полагал, что решение государственных проблем важнее личных интересов. Любые возникавшие у меня сомнения меркли перед самоуверенностью Гитлера. В те дни он казался мне мифическим героем, который без колебаний, в полном сознании своей силы идет навстречу любым испытаниям и с честью их преодолевает[75].
Партия войны, к которой принадлежали не только Гитлер и Риббентроп, выработала примерно следующие аргументы (я цитирую по памяти):
«Предположим, что в настоящее время благодаря быстрому перевооружению мы имеем четырехкратное преимущество в силе. Но и другая сторона после оккупации Чехословакии вооружается очень энергично. Им понадобится по меньшей мере полтора-два года, чтобы достичь максимального уровня производства. Только с 1940 года они начнут наверстывать упущенное. Если они будут производить хотя бы столько же, сколько мы, наше преимущество станет сокращаться. Чтобы сохранить разрыв, мы должны увеличить военное производство в четыре раза, но мы не в состоянии это сделать. Даже если они доведут выпуск продукции до половины нашего нынешнего объема, соотношение будет постоянно ухудшаться. Однако следует отметить, что во всех областях мы располагаем современным оружием, а у противной стороны имеется лишь устаревшее».
Вряд ли подобные рассуждения определяли решения Гитлера, но они несомненно влияли на выбор времени удара. Он заметил тогда: «Я не покину Оберзальцберг как можно дольше, чтобы накопить силы для тяжелых грядущих дней. В Берлин я поеду, лишь когда пробьет час важнейших решений».
