Яков Харон - Злые песни Гийома дю Вентре : Прозаический комментарий к поэтической биографии.
Когда кассир не прекратил своих фокусов, Юра при всех поколотил его. Кассир пожаловался, и Юру должны были судить за самоуправство. Когда начальник строительства призвал Юру и потребовал объяснения, упрекнув в том, что он не обратился к начальству, Юра ответил: «Доносчиком я не был и не буду, а кулаки у меня здоровые, да для таких ловкачей, как этот, они и убедительней, по крайней мере, не увернуться от наказания, и этот впредь будет осторожнее».
«А ты знаешь, чем это грозит тебе?» — «Знаю, но сейчас по крайней мере будет за что». Начальник дело замял, ограничившись переводом Юры на другой участок.
Там произошел другой случай. На строительство, на Юрин участок, поступила какая-то новая иностранная машина, которую нужно было наладить для работы. То ли не хватало каких-то частей, то ли не было хороших специалистов, но с машиной ничего не могли сделать: не работала.
Юра, никогда прежде не видевший таких, на свой страх разобрал ее, изучил и пустил в ход. Машина двинулась, но застряла на дне реки. Надо было ее вызволить. Была середина ноября, вода холодная. Юра предложил нырнуть. Никто не решался. Тогда он сам нырнул. «И вот идут минуты за минутами, а его все нет и нет. Мы уже стали шапки снимать: ясно — утонул. И вдруг что-то залопотало, заскрипело, машина двинулась и вынесла — землю, а сверху — Юру без сознания». Его долго приводили в чувство, конечно, не обошлось без простуды, но машина начала работать исправно. Юра получил благодарность и был премирован, престиж его установился прочно.
В то время в Дмитрове открывался филиал Гидротехнического института, и Юра был намечен кандидатом. Восторгу его не было пределов. Спешно отправили ему документы, нужные книги. Но… принять в число студентов бывших репрессированных не разрешало высшее начальство, несмотря на лестный отзыв о Юре, данный начальником строительства.
За первой «восторженной телеграммой домой последовала другая, полная отчаяния. Но работы на строительстве заканчивались, опять появилась надежда: Юра был представлен к медали и снятию судимости. Оставались формальности, обнадеживающие мальчика стать комсомольцем — об этом он все время мечтал — и полноправным членом социалистического общества, искренним почитателем которого он был с ранних лет, несмотря на все невзгоды, которые он объяснял случайностью.
И вдруг опять телеграмма: «Ура, призван в Красную Армию. Все забыто, буду солдатом». Так он действительно думал, когда за два месяца до окончания строительства канала ехал в Псков. Но здесь его постигло разочарование: он был назначен, как и многие бывшие репрессированные, в строительный батальон, т. е. «ничего не забыто», это та же ссылка, те же работы, только с более суровой, солдатской дисциплиной.
И вот этой-то дисциплины он не выдержал.
Предшествовали этому события, развернувшиеся в Москве и Дмитрове.
Живя там, Юра познакомился в семье Павловых с девушкой, которая в него влюбилась. Некрасивая, не очень умная, но сравнительно образованная, студентка университета, к тому же гуманитарного, искусствовед, театрал, она, естественно, была интересным собеседником для Юры, особенно в Дмитрове, где мало было людей, с которыми он мог и хотел бы общаться вне работы.
К Лиле приезжала подруга Люся Хотимская, тоже студентка Московского университета. Это было настолько очаровательное существо, что, кажется, не было среди окружавших ее человека, мужчины или женщины, кто не поддался бы ее обаянию. Маленькая, очень хрупкая, темная шатенка, с неправильными чертами лица, огромными, прекрасными глазами, оживляясь, она становилась красавицей. Она вся светилась внутренним светом, который заставлял не видеть, не замечать, красива она или нет, но который озарял не только ее, но, казалось, все ее окружение. Разве можно было смотреть на кого-нибудь или на что-нибудь, когда появлялась Люся… Конечно, Юра не устоял. Началась трагедия: он любит ее, и она тоже любит его, но и другая любит его, и обе любят друг друга, к тому же он жалеет вторую, отверженную. Все встречи троих, все свидания двоих омрачались тенью грядущей трагедии, предчувствием сердечных бед. Вот в это-то время судьба вырвала Юру из Москвы и перенесла в строительный батальон в Пскове. Тоска по Люсе и по культурной жизни в Москве; в большинстве случаев грубоватые, малоинтеллигентные товарищи не могли удовлетворить его тягу к поэзии, музыке, вообще к прекрасному. Они по-своему любили его, но не всегда понимали.
С другой стороны — так близко Ленинград, родители, сестра и братья, которых он любил страстно, беспокойно, как все, что он делал. И в Ленинграде — Эрмитаж, Русский музей и филармония, а тут скучная работа, в поисках строительных материалов разъезды по малокультурным районам. Начались злоупотребления командировками. Посылают Юру куда-нибудь, он, наскоро выполнив поручение, стремится домой, где покормят такими вкусными картофельными оладьями, где все хорошо, потому что это Ленинград, это дом, это люди, с которыми обо всем так интересно и так хорошо говорить. К тому же папа, защитивший диссертацию, пишет книгу о России, будет читать отрывки, и мама найдет что-нибудь интересное. А младшие будут смотреть влюбленными глазами, дурачиться, казаться взрослыми… Был 1936/37 г.
Отлучки в Ленинград не могли пройти бесследно. В один из приездов, садясь в спальный вагон поезда, направляющегося в Псков, Юра столкнулся с начальником. Конечно, расспросы, недоверие (хотя провожали мы Юру всей семьей, как всегда), служебное взыскание.
В это же время московские красавицы решили уступить Юру друг другу, а в конечном итоге великодушно предоставили ему выбрать одну из двух подруг. От большого ума и чувства они послали ему телеграмму, определившую его дальнейшую судьбу: «Мы свободны будь свободен и ты». Это был 1937 год. «Сомнительные» поездки в Ленинград, «подозрительная» телеграмма, недостаточно серьезное отношение к службе, какие-то «непонятные» стихи — этого было вполне достаточно для ареста.
Не получая долго писем от Юры, обеспокоенные молчанием и всем происходящим вокруг, мы отправляли телеграммы, писали к начальнику воинской части — все оставалось без ответа. Наконец мы получили пачку наших семейных фотографий, с которыми Юра не расставался, и узнали, что мальчик опять арестован. О времени пребывания в псковской тюрьме он не любил рассказывать. Говорил только, что было очень тяжело… Зато много рассказывал о сказочно прекрасной жизни в Дмитрове и Москве, конечно, о Люсе и друге Славе, которому был обязан самой братской дружбой, возможностью спорить по всяким серьезным вопросам философии, искусства, литературы, чтобы прийти к тому же выводу! Самое ценное в жизни — музыка и вообще искусство, а Люся — воплощение прекрасного.
