Ирэн Фрэн - Клеопатра
Сверх того, желая вступить в соперничество с Золотым городом, он мечтал о новом форуме, новом гигантском театре, Мусейоне, в котором мог бы разместить коллекции картин и статуй, наконец, о Библиотеке. На сей раз он не просил у Клеопатры разрешения проконсультироваться с одним из ее многочисленных ученых, а предпочел — гордость римлянина обязывала — поручить устройство своей библиотеки одному из величайших умов латинского мира, грамматику Варрону. Задача, которую император поставит перед этим человеком, будет идентична той миссии, которую Птолемеи доверяли лучшим из своих эрудитов, когда назначали их хранителями Библиотеки: составить сумму, универсальный компендиум всех человеческих знаний. Мифология, история, филология, юриспруденция, грамматика, музыка, арифметика… Цезарь, подобно Птолемею Филадельфу, повелел, чтобы все науки мира были представлены в этой Библиотеке — вплоть до той новой странной дисциплины, о которой римляне узнали от вавилонян, а те, в свою очередь, от египтян[57]. И еще, опять-таки следуя примеру Птолемеев, Цезарь мечтал привлечь в Рим лучших ученых мира, предложить им место, где они могли бы проводить свои диспуты, и даже предоставлять права римского гражданства всем врачам, ораторам, грамматикам, математикам, философам, которые пожелают поселиться в его городе.
Он мечтал об универсальной культуре, это было ясно; хотел сделать Рим центром мира, городом, который собрал бы в своем лоне все многообразные проявления человеческого духа, соединенные в одно целое его усилиями. Он даже собирался провести уникальную денежную реформу: ввести в обращение на всех территориях, завоеванных римскими орлами, единообразные монеты с фиксированным весом. Цезарь пытался сделать универсальным даже время и потому просил Клеопатру привезти с собой ее астрономов: он решил реформировать календарь, усовершенствовать его, чтобы люди во всех концах земли захотели вести летосчисление по новой, разработанной им системе[58].
Может быть, именно эта последняя просьба помогла Клеопатре разгадать стратегию Цезаря: он не выступит в поход для завоевания Великого Востока, пока Запад не упрочится на своих фундаментах, пока не станет совершенным во всех своих деталях, пока не будет иметь надежные ориентиры и ферменты единства, которые впоследствии диктатор без труда сможет перенести на всю совокупность обитаемых земель. Когда царица осознала это, для нее прояснился смысл и некоторых других его просьб, на первый взгляд несколько ребяческих. Он, например, просил прислать из Египта обелиски для украшения садов Вечного города. И это не было пустым капризом. Он полагал, что миссия римлян состоит в объединении Востока и Запада, и хотел, чтобы его сограждане «прочитывали» эту идею в самом окружающем их пейзаже. По той же причине он начал — к ужасу всех тех, кто испытывал ностальгию по добрым старым временам, — легализацию практики восточных культов. Он вновь открыл синагоги, прекратил преследования почитателей Исиды и разрушение их святилищ, даже собирался позволить им построить новый храм. Ходили слухи, что и дионисийским братствам, деятельность которых была запрещена уже более полутора веков назад, после ужасного скандала с вакханалиями, вскоре будет позволено свободно отправлять свой культ.
Разумеется, далеко не все проекты Цезаря были вдохновлены открытиями, сделанными им в Египте, и его размышлениями о синтезе культур, к которому стремился Александр. Некоторые гениальные наметки принадлежали ему одному; например, после тайного шифра, который Цезарь изобрел, чтобы его послания могли читать только преданные ему сторонники, он придумал новую форму книги, которая — так он мечтал — станет вечной и универсальной: вместо того, чтобы пользоваться традиционными нескончаемыми volumen («свитками»), которые нужно непрерывно раскручивать и скручивать, что затрудняет процесс сопоставления текстов и мешает спокойным размышлениям, он предложил разрезать пергамент на единообразные небольшие страницы и потом, сшивая их вместе, создавать codex, «книгу», которая в таком виде имеет неоспоримые преимущества перед свитком, как в смысле транспортировки, так и в смысле удобства обращения с ней.
Это на первый взгляд второстепенное нововведение на самом деле, как и все другие планы Цезаря, отражает его великий замысел: не только завоевать мир, но и реформировать его, заною «изобрести». Ибо его проект состоял вовсе не в том, чтобы повсюду насадить римскую цивилизацию. Нет, проект этот был куда более тонким, благородным и светоносным: создать, по образцу Рима, но с учетом греческого и египетского опыта, матрицу человеческого общества, достаточно совершенную, чтобы она могла гармонично сочетать в себе множество достижений разных культур. Энергия, которую он вкладывал в осуществление этого проекта, проистекала, конечно, не из желания устроить, перетасовав всю колоду, веселую неразбериху и тем более не из того удовольствия, которое доставляют перемены как таковые. Цезарь имел гораздо более возвышенную и простую цель: он хотел «учредить» новую историческую протяженность — максимально стабильную, почти не подверженную изменениям (вероятно, по образцу той, которую обнаружил в долине фараонов, когда путешествовал по Нилу вместе с Клеопатрой). Короче, он собирался заложить фундамент новой эпохи. И, чтобы ему это удалось, гений нуждался в присутствии богини, хотел видеть ее рядом с собой.
Но он не знал, что стоило Клеопатре подумать о холмах Рима, как в ее сознании всплывали годы стыда и изгнания; что слова «сенат», «Форум», «Капитолий» напоминали ей о том, как униженный Флейтист обивал пороги римских домов, вымаливая поддержку и тайком разбазаривая на взятки алчным и продажным политиканам старинные сокровища семьи.
Рим оставался для нее живой памятью, ожогом, так и не переставшим болеть. И еще — возможностью отмстить. Поэтому, когда Цезарь ее позвал, царица без колебаний покинула Египет.
* * *Теперь диктатор, в свой черед, решил ее поразить. Из-за того, что он непрерывно шел от одного сражения к другому, у него не было времени праздновать победы — даже самую внушительную из них, победу над Галлией, которую он одержал шесть лет назад. И вот в разгар римского лета, прежде чем заняться преобразованием мира, он решил разом отметить все свои успехи; и хотя всегда отличался непритязательностью, сейчас пожелал насладиться многолюдным и грандиозным спектаклем, роскошью, превосходящей все, что когда-либо видели в Риме, а может, и во всех других городах, даже в Александрии.
Цезарь держал под контролем все детали подготовки будущих торжеств, вплоть до материала для сооружения носилок, на которых пронесут добычу, захваченную в ходе его военных кампаний. Для галльского триумфа он выбрал в качестве такого материала лимонное дерево; для египетского — аканф; для босфорского — древесину, обитую черепаховым рогом; для африканского, последнего в этой череде выверенных с ученой педантичностью роскошных парадов, — слоновую кость.
