Василий Лавриненков - Возвращение в небо
В том полете 27 марта 1945 года отважные французы, встреченные под Пиллау "фокке-вульфами" и "мессершмиттами" новейших образцов, сражались героически. Как рассказывал потом Франсуа де Жоффр, они жаждали победить или умереть. Но их группа рассыпалась в потемневшем от дыма небе, Франсуа остался один, на его машину навалилось несколько немецких истребителей. "Як" запылал. Штопор и пламя вынудили летчика покинуть кабину, хотя внизу бушевало море.
Он упал в холодную воду, только что очистившуюся ото льда.
Пытаясь добраться до берега, летчик уцепился за какое-то бревно. По нему застрочили "мессершмитты". Гитлеровцы, находившиеся на берегу, начали соревноваться в стрельбе по живой мишени. Так, между жизнью и смертью, де Жоффр пробыл более десяти часов в ледяной воде. Причем все это время он находился точно в створе нейтральной зоны. Франсуа уже не чувствовал холода тело окоченело. Но все же он медленно приближался к берегу.
Под ноги попала какая-то опора, вроде бы свая. Потом увидел солдат в меховых шапках и серых шинелях, вооруженных автоматами с круглыми дисками. Свои! Можно звать на помощь.
- Товарищи, здесь французский летчик полка "Нормандия-Неман"! Я ранен! собрав силы, закричал де Жоффр.
В небе вспыхнула осветительная ракета. Какой-то солдат бросился в воду, протянул руку, вынес Франсуа на берег. Солдат спешил: недалеко были фашистские автоматчики, прочесывавшие берег. Я очутился в воронке от снаряда, переполненной советскими солдатами, - писал впоследствии Франсуа де Жоффр. Наступление в самом разгаре. Небритые лица с любопытством разглядывают меня. Мое сердце бьется, я живой, но не могу больше произнести ни единого слова. Советский капитан осматривает меня, он замечает на превратившемся в лохмотья кителе орден Отечественной войны. Его лицо озаряется улыбкой, он наклоняется и крепко целует меня. Этот жест останется навсегда в моей памяти как высшее проявление дружбы бойцов, сражающихся за общее дело...
Де Жоффра спасли советские воины и выходили советские врачи. Он еще летал на своем "яке" над заливом, над Пиллау. О тяжелом испытании, которое он пережил, рассказали в первых числах апреля французские летчики, совершившие вынужденную посадку на нашем аэродроме. Но с особым волнением я прочитал об этом случае в блестяще написанной книге самого Франсуа де Жоффра "Нормандия-Неман".
События с каждым днем приближались к закономерной развязке. Бои в Восточной Пруссии подходили к концу.
Наш полк получил приказ перелететь в Польшу и влиться в войска, действовавшие на главном направлении. Летчики, техники, механики, мотористы, весь личный состав полка восприняли этот приказ с большой радостью. Да и как было не радоваться! Ведь это означало, что нашему гвардейскому Одесскому, ордена Красного Знамени полку, который достойно прошел с боями путь в несколько тысяч километров, предстояло, наконец, проложить на своих картах маршруты на Берлин.
Никогда еще не видел я своих однополчан такими одухотворенными, как в день, когда мы готовились к перелету. Работали на редкость дружно. Командование выделило нам столько транспортных самолетов, что мы смогли сразу поднять весь полк.
Я улетал из Восточной Пруссии, с сожалением оставляя там верных боевых друзей из полка "Нормандия-Неман", но верил, что мы еще не раз встретимся и навечно сохраним в душе искреннюю привязанность друг к другу, верность фронтовому братству.
Мы - в Берлине
Тридцать минут полета - и мы из пасмурной Восточной Пруссии перенеслись в Польшу. Люди, природа, постройки - все здесь было иным. Весна властно вступала на освобожденную от гитлеровской орды землю. Летное поле зеленело молодой травой, нежно голубело небо.
Пока разместили самолеты, освоили отведенные под штаб помещения, прибыли "дугласы" с техниками и имуществом. До самого вечера занимались устройством на новом месте, подготовкой к завтрашним полетам. Было уже темно, когда незнакомая эмка остановилась у отведенного для нас домика. Не успели расположиться, как в дверь раздался стук и вслед за тем в комнату вошел офицер в авиационной форме. Человека этого я вроде бы не знал, но у него была удивительно знакомая улыбка. Я стал украдкой рассматривать гостя.
- Не узнаете? - весело спросил он, явно стремясь прервать затянувшуюся паузу. Услышав голос, я сразу все вспомнил. Передо мной стоял Горбачев.
- Алексей Николаевич! - радостно бросился я к нему.
Мы крепко пожали друг другу руки, с кинематографической быстротой восстанавливая в памяти события почти трех бурных военных лет.
- Товарищ дважды Герой, нехорошо забывать старых знакомых! А вот вас действительно не грех и не узнать! - взволнованно произнес Горбачев.
- Рад, очень рад встрече, товарищ подполковник...
- Это приятно. А я горжусь успехами старшего сержанта Лавриненкова...
- Да что там, - отмахнулся я. - Нам всем есть чем гордиться: до Берлина рукой подать!
- Что верно, то верно!
Нам принесли ужин, и потекла беседа. Вспомнили тесную караулку на аэродроме вблизи совхоза "Гигант", встречу в старой Мечетинской, пути, что привели нас на рубеж решающей битвы. Горбачев рассказал, как эвакуировался с авиаучилищем с Кубани, как не скоро попал в действующую армию.
- Сейчас я - в штабе корпуса. Инспектором. Летаю в составе полковых групп на боевые задания. Службой доволен. Все идет своим чередом... А за тебя рад, так рад... - Лицо Горбачева со следами шрамов, напоминавших о тяжелых днях войны, светилось каким-то внутренним светом. Он, как и все мы, явно переживал огромный духовный подъем.
Я тоже рассказал Алексею Николаевичу о себе. Потом разговор перешел на близкую обоим тему: воздушные бои, летчики, самолеты. Не забыли и тех товарищей, кто в глубоком тылу занимался учебной работой, готовя летчиков для фронта. Оба хорошо знали, что инструкторы, отправляя своих питомцев в боевые полки, сами рвались на передовую и болезненно переживали отказы.
- Очень трудно было вырваться оттуда, - горячо сказал Горбачев. - Знаете, почему я в свое время пошел навстречу вам, Лавриненков? Потому что понял: вас все равно не удержишь. А пока бы вы добились своего, могли пажить беду себе и испортить немало нервов окружающим...
Приятно мне было услышать эти слова от старшего офицера, моего учителя, а теперь тоже воздушного бойца.
- Я всегда буду благодарен, Алексей Николаевич, за то, что вы тогда помогли мне. Не будь этого - вся жизнь моя могла сложиться совсем иначе. Даже страшно подумать... - Сказал это и тут же вспомнил печальную историю одного из наших летчиков, которая не давала мне покоя. После разговора с Горбачевым она стала для меня еще более понятной. А история эта такова.
