Виктор Афанасьев - Рылеев
Бестужев, как и Рылеев, считал, что переменить правление в России нужно путем военного переворота, желательно — бескровного. «Мы более всего боялись народной революции, ибо оная не может быть не кровопролитна и не долговременна», — говорил Бестужев.
Не скрывая на следствии революционного образа мыслей, Бестужев, однако, уверял следователей в своем полном бездействии, — он будто бы не верил в успех переворота, а потому и не предпринимал никаких конкретных действий. Конечно же, это было не так.
Он принял в общество Александра Одоевского (у которого и жил одно время зимой 1824/25 года), своих младших братьев Михаила и Петра. Михаилу он посоветовал перейти из флота в гвардию, объяснив ему, что его присутствие в столичных войсках, «может быть, будет полезно для нашего дела». Михаил Бестужев перевелся в Московский полк, часть которого и вышла 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь.
Бестужев принял в Северное общество Оржицкого, Якубовича, вместе с Рылеевым убедил в необходимости вступить в общество Батенькова. В апреле 1825 года Бестужев, как деятельный член общества, был переведен в разряд «убежденных», в сентябре того же года заменил в думе Северного общества Никиту Муравьева, уехавшего в отпуск.
В 1824 году Рылеев и Бестужев сочинили еще несколько песен, которые предназначались ими для распространения среди солдат. На следствии Бестужев, естественно, стремился доказать, что песни эти — невинная забава («дурачась, мы их певали только между собою… В народ и между солдатами никогда их не пускали»), но брат его Николай писал впоследствии об этих песнях: «Намерение, с которым они писаны, и влияние, ими произведенное в короткое время, слишком значительны… Они были сделаны в простонародном духе, были слишком близки к его состоянию, чтобы можно было вытеснить их из памяти простолюдинов, которые видели в них верное изображение своего настоящего положения и возможность улучшения в будущем… В самый тот день, когда исполнена была над нами сентенция и нас, морских офицеров, возили для того в Кронштадт, бывший с нами унтер-офицер морской артиллерии сказывал нам наизусть все запрещенные стихи и песни Рылеева, прибавив, что у них нет канонира, который, умея грамоте, не имел бы переписанных этого рода сочинений и особенно песен Рылеева».
Николай Бестужев прибавляет, что песни эти писаны были «для ходу в рукописи».
Да и сами песни красноречиво говорят о своем агитационном назначении:
Ах, тошно мне
И в родной стороне:
Все в неволе,
В тяжкой доле,
Видно, век вековать.
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?
…А что силой отнято,
Силой выручим мы то,
И в привольи,
На раздольи
Стариною заживем…
Не очень-то годятся для дружеских «дурачеств» за рюмкой вина и такие тексты:
Ты скажи, говори,
Как в России цари
правят.
Ты скажи поскорей,
Как в России царей
давят…
Какова в сочинении этих песен была доля участия Бестужева или Рылеева — неизвестно, но Николай Бестужев в своих мемуарах называет их иногда «песнями Рылеева», — очевидно, отмечая этим его первенство.
Рылеев же заботился и об их распространении. Из материалов следствия известно, что он передал несколько списков песен Матвею Муравьеву-Апостолу, который увез их на юг для своих товарищей.
А как попали они на флот? Через братьев Бестужевых, которые и позаботились о том, чтобы агитационные песни дошли до каждого грамотного матроса.
В апреле 1824 года, во время пребывания в Петербурге Пестеля, готовился к отъезду за границу Николай Тургенев. Он ехал в Карлсбад, на воды, лечить желудок. Отпустили его с трудом. От имени царя его несколько раз вызывал Аракчеев. Наконец, объявив Тургеневу согласие Александра I, Аракчеев, как пишет Тургенев в книге «Россия и русские», «обнимая меня… с чувством добавил: «Государь поручил мне передать вам от него совет, не как императора, а как христианина: быть осторожнее за границей. Вас окружат там люди, которые только и мечтают о революции и которые будут стараться вовлечь вас в нее». Тургенев ответил на эти слова «только улыбкой», — ведь такие люди окружали его уже тут, в Петербурге! И в предотъездное время собирались у Тургенева члены Северного общества, бывал у него и Рылеев.
На совещании у Рылеева — в доме Российско-Американской компании — обсуждалось предложение Пестеля о слиянии Северного и Южного обществ. Тут были Митьков, Трубецкой, Оболенский, Пущин, М. Муравьев-Апостол и Николай Тургенев. Собрание признало соединение обществ необходимым.
После встречи Пестеля с Никитой Муравьевым руководство Северного общества собралось на квартире Тургенева. Здесь присутствовал Пестель. Вопрос стоял тот же. Но тут на сцену решительно выступил Муравьев, который в большой речи стремился доказать, что нельзя соединить два общества, разделенные столь большим расстоянием, к тому же — по-разному организованные: в Северном — свобода мнений, в Южном — власть вождя. В результате было решено слияние обществ отложить на два года. Рылеев не присутствовал на этом совещании. Узнав о новом решении северян, он высказал резкое недовольство — Оболенскому и Трубецкому. Он считал, что объединение полезно при любых обстоятельствах.
В беседе с Пестелем — перед началом совещания — Тургенев открыл истинную причину своего отъезда из России, — «убеждение в недействительности тайных обществ», что в Петербурге существует не общество, а пять или гдесть заговорщиков, а вокруг них толпа сочувствующих, что риску много, а дела не будет, — такое мнение возникло у Тургенева в самое последнее время перед его отъездом.
Пестель заметил ему, что его отъезд ослабит уверенность многих в том, что существует разветвленное революционное общество. Не болезнь и не боязнь провала гнали Тургенева за границу, а — разочарование. Он не был похож на Рылеева, который готов был погибнуть пусть даже только ради благого примера потомкам.
Тургенев уехал 24 апреля.
Северное общество лишилось одного из крупнейших революционных деятелей.
Это не могло не тревожить Рылеева. Он стал еще более стремиться к расширению общества, и оно действительно после отъезда Тургенева значительно выросло — благодаря именно Рылееву и его «отрасли».