Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира
Через ворота пропускали небольшими партиями по нескольку бригад, в зависимости от потребности на объектах. Самая большая группа, более сотни, ушла на водоем. По выходе из ворот конвойные еще раз нас пересчитали, и затем прозвучала команда:
– Трогай, шагом марш! Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Ясно? Топай!
В тот первый день мы были несколько удивлены немногочисленности сопровождавшего нас конвоя: в среднем один охранник на пятнадцать – двадцать человек. Потом убедились, что этого вполне достаточно: смелых на побег не было. Да и куда можно убежать без помощи с воли, без денег и документов, в обличье лагерника, да еще зимой? Таким макаром далеко не ускачешь и даже не спрячешься!
Первой пробой сил нового пополнения была кем-то до нас начатая траншея для прокладки водопровода, глубокая и бесконечно длинная, выдолбленная в вечной мерзлоте невероятно тяжкими усилиями. Жутковато нам стало, когда десятник указал нам на темный, уходящий в утренние потемки, холодный, как ледник, глубокий ров, по краям которого высились хребты выброшенного на-гора серого, комкастого, мороженого грунта, покрытого серебристым инеем.
– Траншеи давно готовы,- пояснял пожилой десятник,- но проложить трубы нельзя из-за неровного профиля дна.
– Кто же их долбил, не соблюдая профиля?
– Кто долбил, тех уж нет… Заканчивать придется вам. Что нужно делать, я объясню бригадирам. Сейчас получите инструменты и приступайте к делу. Сегодня для вас пробный выход, и выработка засчитываться не будет.
Вскоре подъехала лагерная подвода и на стыке бригад остановилась. Бесконвойный возница сбросил с телеги переносное кузнечное горно на металлической квадратной раме, с трудом перевалил через борт тяжелую наковальню на толстом широком чурбане и побросал рядом кузнечные инструменты. Потом не торопясь стал выкидывать промерзлые до инея ломы и кирки, с полсотни коротких клиньев из той же шестигранной стали, гулко звякающих на мерзлом грунте, как цепи кандальников. Затем так же не спеша расшвырял по сторонам объемистой телеги дюжины три тяжелых кувалд и столько же совковых лопат, выгреб небольшую кучку каменного угля для горна, подобрал вожжи и, чмокнув на гнедую кобылу, поворотил назад.
– Угля мало привез!- вслед спохватился десятник.
– К обеду подвезу еще!- крутнув головой, ответил тот.
– До обеда привези, этого не хватит до обеда. И клиньев мало привез, здесь грунт тяжелый…
– Ладно, привезу и клиньев через часик-два,- прокричал, не останавливаясь, лагерный ямщик.
А мы все стояли, испуганные новым зрелищем и предстоящим делом. Топтались на месте, озираясь на непривычные орудия труда, многим совершенно незнакомые и пугающие.
– Разбирайте иструменты, братва!- сказал Аристов и первым шагнул к растопырившейся груде холодного металла.
Десятник между тем объяснял:
– Работать будете попарно на участке десять – пятнадцать метров. На двоих надо взять одну лопату, лом, кувалду и парочку клиньев. Тут кузница, и, если затупится или сломается клин или лом, будете ходить на заправку. При выходе из траншеи всякий раз окриком предупреждайте часовых, куда и зачем идете.
Мы сразу же усвоили одно: работа в траншее даст нам хлеб, а для работы нужен инструмент – острый и прочный. Десятник еще не успел закончить свой инструктаж, как все мы кинулись расхватывать необходимое.
В течение нескольких минут в утренней тишине раздавались звон и лязг, перемежаясь вскриками:
– Не хватай четыре, коли велено два!
– Что, тебе дерьма жалко?
– Это мой клин, я первый греха!
– Я не отдам, растяпа!
– Куда вам две кувалды-то?! Одной намаешься досыта.
Только часовые молча смотрели на нашу перебранку, потаптывая скрипучий снежок теплыми валенками.
Гриша поднял с земли полутораметровый лом и, взвешивая его в руке, сказал:
– Ты, кажется, скучал о карандаше? Вот он, изволь поработать, шестигранный. А вот и недописанные огрызки,- позвенел он острыми до синевы клиньями сантиметров до тридцати длины.
Я сунул себе в карман два холодных «огрызка» и, вскинув на плечо совковую лопату, как заправский землекоп, пошагал к отведенному нам отрезку траншеи, расшвыривая бахилами кусочки породы и мерзлого грунта. Григорий, понурясь, брел с кувалдой на плече вслед, волоча по земле позванивающий лом…
Откуда-то со стороны уже покрикивал десятник:
– Давай, давай, время не ждет!
Бесконечная, как нам казалось, полутораметровой ширины щель веяла могильным застоялым холодом. Бросив вниз на трехметровую глубину инструменты и оглянувшись на зоркого часового, мы осторожно спустились на ее бугристое дно, обметая полами пальто крутые стенки. Справа и слева от нас маячили в студеном сумраке две пары соседей. Их невеселые голоса и первые несмелые удары кувалды по клину глохли в мерзлой сумеречности.
– Черта с два я буду рвать здесь свою последнюю одежонку,- сказал Гриша, отряхивая песок со своего почти нового пальто.- Сегодня же продам его маклакам.
– А пока давай-ка вырабатывать горбушку.- И я взял в руки кувалду, с которой познакомился еще в ранней юности, работая около года молотобойцем у сельского кузнеца.- Держи клин, а то замерзнем!
– Сегодня работа не засчитывается.
– На завтра заначка будет.
Попадешь ли еще на это место завтра – бабушка надвое сказала,
Даже летом, когда нам приходилось работать в подобных траншеях и котлованах, мы ощущали этот вечный, пронизывающий до костей холод, против которого были бессильны даже теплые июльские дни.
Подошел Фесенко и объяснил нашу задачу. Мы спросили о норме выработки.
– Десятник сказал, что в этих траншеях все ассигнования давно съедены и работы считаются законченными. Траншеи сданы как готовые для прокладки труб. НКВД отчиталось…
– Выходит, что тут и на хлеб не осталось?
– Выходит, так. И все же на каждую пару работающих установлена норма – полкубометра в день.
Федор Игнатьевич тихо пошел дальше, а мы снова зазвенели своими инструментами. Один держал клин, а другой бил кувалдой по его макушке, чтобы отколоть кусок мерзлоты. Работать было трудно и неудобно из-за тесноты и неумелости. Недоделки предыдущих работяг – скальные бугры и неровности в самых недоступных местах – давались с трудом. Мешала и непригодная для такого дела одежда. Кувалда часто соскальзывала и била по рукам. После каждого такого промаха мы попеременно жалели друг друга и злились, морщась от боли, ругались и кляли судьбу. Дули на свои синяки и кровоподтеки и снова принимались за дело.
Но при всех наших усилиях и ухищрениях из-под клина отскакивали лишь жалкие кусочки величиной меньше кулака. А когда клин угадывал в невидимую породу или гальку, летели одни только искры. Клинья часто выходили из строя, и мы выбирались с ними наверх и бежали к горну.
