Василий Козаченко - Молния
Но не прошло и минуты, как Вилли, держа в одной руке глубокую миску, а в другой тарелку, переступил через сонного Дуську, локтем бесцеремонно оттолкнул Квашу и вошел в кухню. Поставив перед удивленно насторожившимся Максимом еду (в тарелке было нарезано сало, а в миске - огурцы, квашеная капуста и варенал картошка), Вилли снова вернулся в комнату и принес хлеб и недопитый самогон.
- Буди своих, ешьте, - тихо приказал он Максиму.
По-видимому, он не был уверен, что парень его понял,
ткнул себе пальцем в рот, тряхнул за плечо Володю и повторил:
- Эссен.
Максим недолго колебался. "А почему бы и не поддержать свои силы, коли случай подвернулся? А что к чему, видно будет потом". И стал будить товарищей.
Не осмеливаясь ни в чем перечить немцу, Кваша молча наблюдал за всем этим.
Вилли стоял тут же, рядом с ним, прислонившись плечом к стене. Арестованные, отказавшись от самогонки, ели несмело, старательно пережевывая еду и время от времени украдкой поглядывая на этого странного немца.
Вилли переступил с ноги на ногу, закуривая сигарету, спросил:
- Может, кто из вас говорит или хоть понимает по-немецки?
Максим мгновение подумал и, решив, что ничего страшного в этом нет, ответил:
- Немного...
Вилли сразу оживился:
- Слушайте! Чем я могу вам помочь? Я очень хочу хоть чем-нибудь быть вам полезен.
Максим с досадой поморщился. "Опять обычная, примитивная провокация!" Но повода грубо отвечать человеку, который дал им, голодным, поесть, у него не было.
И потом - нужно было выиграть время и, используя та кую неожиданную возможность, подкрепиться.
- Вы уже помогли нам. И за это мы вам очень благодарны.
- Ну что там... Вы же понимаете, я не об этом.
Я хочу помочь по-настоящему.
- Не знаю, что бы вы могли еще. Разве только воды дать.
- Может... Может, вам сообщить кому-нибудь надо о себе? Может, какие-нибудь вещи нужны? Я передам..
- Нет, нечего нам сообщать и ничего особенного не нужно.
- Слушайте, - настаивал Вилли, и в голосе его угадывалась неподдельная искренность, - слушайте, я знаю о вас очень многое. По крайней мере, больше, чем Форст.
И немножко догадываюсь. Я видел, как ваш товарищу мой товарищ, подкладывал людям на станции в карманы листовки. И видите, я никому ничего не сказал. Я даже взял незаметно одну себе. Но, к сожалению, прочитать не могу.
- Мы ничего не знаем ни о каких ваших листовках"
Оставьте нас с этими листовками, если БЫ действительно хотите нам добра.
- Я искренне хочу вам помочь, сочувствую вам...
- Спасибо... Но я не знаю, что вам ответить на это..
Нет, мы не знаем, к сожалению, чем бы вы могли нам помочь. Может, вы имеете влияние на ваших начальников? Так уговорите их, чтобы не держали нас напрасно в тюрьме и отпустили!
- Я понимаю... Вы мне не верите и не можете поверить. Я понимаю. И мне очень горько от этого. И стыдно Вы мне не верите, потому что я немец. И мне сейчас стыдно за немцев, стыдно оттого, что я зовусь немцем...
Жандармы спали. Кваше и во сне бы не приснилось, что немец может говорить подобное. Для него это была пьяная болтовня чудного шофера, про которого давно уже слух идет, что у него не все дома.
На последние слова Максим решил совсем не отзываться. Он только пожал плечами, не скрывая своей досады. "Передал бы ты мне лучше, парень, автомат, - подумал Максим. - Но ведь этого я у тебя не попрошу. Может, тебе только это и нужно. Может, только и ждешь..."
- Я знаю, - горько усмехнулся Вилли, - вы не примете моей помощи. Но я найду все-таки, чем вам помочь.
И всем, кому только можно будет, расскажу, какие вы смелые и мужественные люди.
47
Дальше тянуть было невозможно. И Форст решил хоть как-нибудь, хотя бы для вида и для начальства, положить всему этому конец.
Вернувшись из Подлесненского района, он пришел в комендатуру, покрутился в управе и так, чтобы его никто не заметил, забежал на несколько минут в типографию к Панкратию Семеновичу. А потом, уже среди ночи, вдруг приказал Веселому Гуго немедленно привести старика в жандармерию.
Гуго, по обыкновению, прихватил с собой Дуську, поднял Вилли Шульца и, вытащив Панкратия Семеновича из постели, через несколько минут доставил его к Форсту.
Вилли приказано было ждать возле жандармерии, и он, наверное, с час проторчал на морозе. Наконец Гуго появился снова, уже без Дуськи, и приказал отвезти Панкратия Семеновича домой. Промерзший Вилли злился:
- И что это за цаца такая, что его еще и возить надо! Уж если отпустили, дорогу домой сам найдет.
- Не твоего ума дело.
- Ну, если не моего, тогда пусть его кто поумнее везет. А я, дурак, пока посплю!
- Не ерепенься и делай, что говорят. Это наш человек!
- Ну, еще бы не наш! Чистейшей воды ариец!
- Ариец не ариец - это дело другое. А все-таки помогает нам разоблачать врагов фюрера.
- Этот? - удивленно сплюнул Вилли, заводя мотор.
Панкратий Семенович ехал домой на немецкой машине, довольный, с сознанием добросовестно выполненного долга.
Форст передал ему листовку, подписанную "Молния", и приказал сделать точно такой набор. Панкратий Семенович выполнил этот приказ со всей тщательностью. Он радовался, что может отплатить этой неблагодарной девчонке, да еще услужить при этом немецкой власти. Правда, с подписью было немало мороки. Никакие шрифты тут не подходили. И где только они взяли такие литеры?
Но Панкратий Семенович справился и с этим - вырезал литеры из линолеума.
Набор был готов только к ночи. Панкратий Семенович заправил его, смазал типографской краской и отвез Форсту. Еще добавил к набору - уже от себя два резиновых валика и коробку типографской краски. Все это в протоколах следствия, которые за ночь сфабрикует Форст, должно было служить вещественным "доказательством", обнаруженным при аресте у Гали Очеретной.
Таким образом, вся тяжесть "преступления" должна была пасть в первую очередь на Галю. Это она тайком, используя служебное положение, сделала набор, передала его Максиму Зализному и Пронину, а те уже делали отпечатки и поручали Заброде, Горецкому и Нечиталкжу их распространять. Панкратий Семенович же, заподозрив что-то неладное, стал следить за девушкой, выследил и вот поставил в известность жандармерию.
К этим "вещественным доказательствам" Форст добавил еще две попавшие ему в руки листовки, подшил сюда же протоколы следствия, которые - это он знал наверняка - начальство читать не станет, и написал коротенькую докладную. В докладной всему этому делу придавалось сугубо местное значение. Группа фанатично настроенной молодежи выпустила несколько листовок, сразу же была открыта и обезврежена и теперь в полном составе предстала перед лицом немецких оккупационных властей для ответа по законам военного времени.
