Владимир Канивец - Александр Ульянов
— А больше никого не знали?
— Видел два раза Лукашевича.
От этого вытягивания ответов истощилось терпение Дейера. Он схватил звонок, стукнул им по столу, крикнул:
— Осипанова, Генералова, Андреюшкина, Канчера?
Генералов все время шептался с Осипановым, видимо комментируя поведение Дейера, так как Осипанов с трудом сдерживал улыбку. Услышав свою фамилию, он глянул на Чеботарева, потом перевел глаза на Дейера и быстро замигал, передразнивая грозного председателя. Дейер, заметив это, потянулся к колокольчику, но, поняв, что повода к замечанию нет, оттолкнул его так, что тот чуть не слетел со стола. Чеботарев выдавил:
— Генералова лицо мне знакомо…
— А Шевырев часто бывал у Ульянова?
— Нет, очень редко.
Александр Ильич, воспользовавшись заминкой, встал и попросил разрешения задать вопрос Чеботареву. Дейер настороженно выпрямился, глянул на членов суда, как бы обращаясь за помощью к ним. Александр Ильич следил за ним с таким спокойно-сосредоточенным видом, что тот не мог ему отказать.
— Видели ли вы у меня Новорусского» Ананьину? — повернувшись к Чеботареву, спросил Александр Ильич.
Чеботарев понял: Александр Ильич хочет выгородить Новорусского и Ананьину — и поспешно ответил:
— Никогда, положительно!
— Как же вы утверждаете, что Новорусский никогда не бывал, не зная его в лицо? — с ехидной улыбочкой спросил Неклюдов. — Где он сидит?
— Третьим.
— Почему вы его знаете? — быстро продолжал Неклюдов: он уже радовался, что поймал Чеботарева на лжи.
— Его показывали мне свидетели.
— Кто же это показывал? — грозно спросил Дейер, окидывая взглядом зал.
— Пристав Сакс.
Поняв, что от Чеботарева не только ничего не добьешься, а он может своими показаниями только выгородить подсудимых, Дейер велел ему сесть.
Чеботарев слушал Александра Ильича и поражался тому, как продуманны и точны его вопросы. И что самое удивительное: ни один из них не был направлен на то, чтобы снять в чем-то вину с себя. Он заботился только о других. Спокойствие, гордое чувство собственного достоинства и смелость ободряюще действовали на его товарищей. Когда он говорил, они с каким-то особым вниманием слушали и выше поднимали головы.
6Свидетелями обвинения выступали агенты охранки, околоточные надзиратели, городовые, дворники. Всех их муштровали, что надо говорить, но толку от этого было мало. Верные слуги царевы так путались и сбивались, что Ульянов, Андреюшкин, Генералов и другие подсудимые нередко ставили их в тупик своими вопросами. Многие свидетели просто уклонялись от ответов на вопросы.
— Бывала Шмидова у Ульянова? — спрашивает прокурор Неклюдов дворника Матюхина.
— Бывала, — с трудом выдавливает тот.
— Сколько же раз, припомните хорошенько, — требует Неклюдов, видя, что Матюхин без особого рвения «припоминает», — и с кем она приходила?
Матюхин мнет фуражку, переступает с ноги на ногу, поднимает глаза к потолку и, наконец, говорит со вздохом:
— Не могу припомнить.
Прокурор досадливо морщится, что-то быстро записывает в свои талмуды, а Матюхин, виновато опустив лохматую голову, двигает плечом так, точно у него меж лопаток чешется. Допрос опять продолжает Дейер. Звякнув колокольчиком — Матюхин вскинул голову и, не мигая, уставился на него, — строго спрашивает:
— Кто еще бывал у Ульянова?
— Этого не могу знать.
Хозяин квартиры саксонский подданный Пауль-Гуго-Арно Флюгель на вопрос, кто ходил к Ульянову, отвечает, коверкая слова:
— Один молодой девушк; кажитца, его знаком, но наверной сказайт не могу.
— Которая, как ее фамилия? — допытывался Дейер.
— Не знайт я…
— Чем занимался Ульянов, когда жил у вас?
— Не знайт, — повторяет он.
После некоторого замешательства задает вопрос прокурор Неклюдов:
— Я бы просил с точностью указать, которая ходила к Ульянову?
Пауль-Гуго-Арно поворачивается к скамье подсудимых, окидывает всех взглядом, говорит:
— Сердюков.
— Хо-хо-хо, — схватившись за голову, громко рассмеялся Генералов, — попал пальцем в небо!
— Генералов! — затрещав колокольчиком, крикнул Дейер. — Я вам делаю второе замечание! Еще раз позволите себе подобную выходку, и прикажу удалить из зала заседания! Свидетель! Вполне ли вы уверены, что к Ульянову приходила Сердюкова?
— Я не мог утверждайт это.
Другие свидетели тоже не очень-то радовали председателя. Вот он спрашивает крестьянина Курникова, отвозившего Ананьину в город: знает ли он в лицо того молодого человека, который ехал вместе с акушеркой?
— Черноватый, — неопределенно отвечает Курников.
— Нет ли его тут?
— Не могу знать.
— Посмотрите! — кричит вышедший из терпения Дейер. — Как же вы говорите, не посмотревши!
Курников испуганно поворачивается к подсудимым, долго, с открытым состраданием смотрит на них, выдавливает с тяжким вздохом:
— Не могу, ваше превосходительство…
— А этого признаете? — указывает пальцем Дейер на Ульянова.
Александр Ильич встает, встречается взглядом с Курниковым. Саша видит, что Курников узнал его. И судьи и подсудимые — все настороженно замирают. Курников опускает голову, отвечает:
— Не могу, он был закрыт воротником.
— В какой одежде он был?
— Вроде тулупчика, — тянет, морща лоб и как бы с трудом припоминая, Курников, — шапка вроде барашковой.
— В руках ничего не было?
— Не мог заметить… ни к чему.
— Не слышали, о чем они говорили?
— Ничего не слышал их разговора… Я, как крест и евангелие целовал, должен сказать истинную правду…
7Следствие закончено. Председатель Дейер облегченно вздыхает и объявляет перерыв. По возобновлении заседания слово предоставляется обер-прокурору Неклюдову.
— Господа сенаторы! Господа сословные представители! — выждав абсолютной тишины, тихо начинает Неклюдов. — В течение этих дней вы были сами свидетелями слез и смущения некоторых из подсудимых. Что же мог бы я прибавить к этому моим обвинительным словом? — он помолчал и», обращаясь к залу, скорбно закончил — Разве указать на смущение и слезы самой России! Доказывать тяжесть настоящего злодеяния, — повышая голос, продолжал он, — этого второго первого марта, значило бы только умалять его ужас. То, что не только в сознании, но и в сердце стомиллионного населения России, — любуясь собственным красноречием, вещал прокурор, — то, что, ежели и не в сердце, то, во всяком случае, в сознании самих подсудимых, тяжелее отцеубийства, то, конечно, и без моего обвинительного слова останется таким же тяжким злодеянием и в глазах защиты и в вашем, — выразительный взгляд в сторону членов суда, — приговоре, ибо мы все, — голос прокурора срывается на крик, — от мала до велика плоть от плоти и кость от кости все той же России!..
