Николай Долгополов - Главный противник. Тайная война за СССР
— А как нелегал понял, что вы — свой?
— Да совершенно ясно: во-первых — говорю по-русски, во-вторых, назвал его оперативным псевдонимом.
— Почему именно такой псевдоним?
— Он сам его выбрал. Короткий, простой. Ну, я смотрю, он спокойно идет к кинотеатру, а я на всякий случай еще разок проверился. Забежал в том же темпе в маленькую лавчонку, купил себе фруктов, конфет. Все нормально, и я быстро-быстро в кинотеатр, спустился в туалет. Там — никого, кино началось, и он увидел меня, подошел, обнял. Обнялись, а я немножко откинулся и говорю: давайте сначала пароль скажите. Марк мне: да-да, назвал пароль, я — отзыв и полная гарантия. Он теплые слова, я ему тоже, что рад видеть. Я ведь знал — он выдающийся нелегал. Показываю на записочке: встречаемся тогда-то и там-то. Он кивает, мол, знаю, знаю. Я ему никаких бумажек, оставляю их при себе, передаю письма от родных, и говорю «гудбай». А Марк на прощанье спросил, нет ли у меня денег: «У меня совершенно ничего. Заложил все, что только мог. Нет ли у вас?» У меня с собой около ста долларов, отдал, конечно до новой встречи оставалось два дня, и я принес ему уже нормальную сумму.
— Роскошества не было. И, судя по вашему рассказу, нелегал Марк, так тянет назвать его Абелем, оказался в положении нелегком. Давно не видел своих?
— Какое роскошество. Ему как раз крайне надо было, просто необходимо, встретиться. Связника у него не было.
— Юрий Сергеевич, насколько знаю, в США вы работали под дипломатическим прикрытием. А ведь считается, что дипломаты, и другие разведчики, которые под крышей посольства ли, торгпредства, с нелегалами в целях безопасности общаться не должны.
— И наша легальная резидентура, была вынуждена, вернее могла и обязана, оказать помощь нелегалу в установлении более четкой связи с Центром. Я сначала в США трудился в посольстве, а на момент встречи с Марком уже в представительстве СССР при ООН, и задача выпала на меня.
— Долго ли еще пришлось выступать в роли связника Абеля?
— С Вильямом Генриховичем Фишером довелось работать около двух лет.
— Сколько же было встреч как та, первая?
— Были личные встречи, безличные, тайниковые операции. Личные встречи были не частыми, но запоминающимися.
— Юрий Сергеевич, поясните, пожалуйста, эти ваши термины — личные, безличные, тайниковые…
— Личная — это, понятно, когда я вижу, с кем встречаюсь. Но злоупотреблять ими нельзя, потому что каждая требует сложнейшей подготовки, огромного внимания, напряжения, в том числе и нервного. Я же прекрасно понимал, что значит провал нелегала. Любая моя оплошность может обозначать его бегство или даже что-нибудь похуже.
— Что?
— Страшнейшее — арест. И потом я понимал, что означает подготовить человека к такой работе. Поэтому вопросам безопасности уделялось первостепенное значение. Личные встречи были редки, ну, может, раз в квартал, и я их все помню.
— Может, расскажите о самых запомнившихся?
— Расскажу, но сначала отвечу на другой ваш вопрос — о встречах безличных. Встречи безличные, безличная связь, это, к примеру, когда я закладываю контейнер в какое-то условное место. Называется — тайник. Ставлю определенный сигнал, обозначающий, что я заложил информацию, материал в каком-нибудь контейнере. Нелегал или другой мой коллега это видит, принимает сигнал. Идет к тайнику и изымает из него материалы. Это и есть тайниковая операция. Но можно также действовать и с помощью сигналов различного типа, условных меток, знаков, которые ставятся, а затем считываются в условленных местах и служат для нелегала определенной информацией.
— Допустим, крестики — нолики.
— Это — дело изобретательности. Каких-то стандартов здесь не бывает. Многое зависит от оперативного работника, от страны, в которой трудишься, от ее обычаев. Поставленный сигнал должен не бросаться в глаза окружающим необычностью или еще чем-то еще. Чтобы какой-то случайный человек или совсем неслучайный — из контрразведки — не обратили внимания на этот сигнал и не поставили около него своего наблюдающего. Вы говорите «крестики — нолики»? Хорошо, допустим, кнопка, воткнутая в определенное место. Или фигурка, кружочек, тоже обозначенные в заранее договоренном местечке. А может быть изменение положение какого-то предмета.
— А какие варианты были у вас?
— Различные, их бесчисленное множество, и одного какого-нибудь я не придерживался. У каждого конкретного оперативного работника — свои. У меня была метка мелом, очень удачно получалось с гвоздем. Например, шляпка вверх — все нормально. Вниз — значит, подожди, не делай. А с Марком у меня был эпизод своеобразный. В тайниковых операциях проявлял он невероятную изобретательность. Контейнеры изготовлял — прямо товарное производство: и болтики, и гайки, и чего только не вытачивал. Решил и я изобрести нечто оригинальное. Почистил, проскоблил куриную косточку, и внутри получилось отверстие толщиной в палец. Я для верности помочил в керосине, чтоб кошка-собака случайно не утащила. Всунул тонюсенькие листочки, заделал аккуратненько отверстие пластилином и бросил в тайник. Через день — тревога. Марк выставил наш условный сигнал, что контейнера не нашел. Запросили Центр…
— Неужели по такому незначительному поводу запрашивали Москву?
— Повод как раз значительный. Мы в Нью-Йорке — и резидент, и я все-таки предположили, что Марк контейнера не узнал. Моя ошибка. Ведь я об изменении вида его не предупредил. У нас все на нюансах, на тончайших деталях. А вдруг… Но Центр другого оперативного работника вводить не стал, разрешил проверить мне. И нашел я эту свою злосчастную косточку — лежит себе в высокой траве невскрытая.
— Откуда вы знаете, что никто ее не вскрывал?
— Так мы всегда меточку ставим. Потом мы с Марком все это отрегулировали. Оказывается, он все-таки взял косточку в руки, но на контейнер она, понятно, похожа не была, и отбросил мою штуковину. Человек Марк был исключительно тактичный. Представляю, чего натерпелся, а мне, молодому, только и сказал: «Ну, ты меня и перехитрил».
— Вы, наверное, единственный из всех работавших с нелегалом Марком, кто может сейчас рассказать о нем не только как о разведчике. Понимаю, что встречи были и скоротечны, и рискованны. Но ведь возникали же разговоры и доме, близких, о возвращении.
— Конечно. Однажды где-то далеко, на берегу океана мы с Марком говорили долго, откровенно и, что случается редко, на русском. Передал я ему письмо от жены. И тут суровый нелегал, никогда своих чувств не выдававший неожиданно обратился с неуверенной просьбой: «Расчувствовался. Все время один. Знаете, я очень тоскую по дому. Нельзя ли как-нибудь так устроить, чтобы я смог увидеться с женой? Посмотрел на нее хоть издали, как она идет.…»
