Сара Корбетт - Дом в небе
В полдень явился Хассам, неся флягу с чаем. Когда он пришел, я по-прежнему сидела на матрасе и плакала – но если утром я громко всхлипывала, то теперь слезы бесконечными ручьями тихо сочились из глаз. Что-то в выражении лица Хассама подсказывало мне, что, хотя он и оставался дома, ему известно, что произошло.
– Ты хочешь выйти во двор? – вдруг спросил он.
В первую секунду его предложение показалось мне злой шуткой, но потом я поняла, что это он всерьез.
– Во двор? Сегодня? Сейчас? Да, конечно. – Я полистала Коран, будто хотела взять его с собой, и сказала, потянув носом: – Я могу учиться там, на улице.
– Я спрошу, – кивнул Хассам и закрыл дверь.
Я не питала особых надежд, что он получит разрешение. Тот, кто читал работу «Борьба со стрессом: как восстановить присутствие духа за пять минут», знает, что надежда – это такая вещь, которая имеет свойство выгорать. И тогда становится совсем худо. Помимо обычных физических и эмоциональных симптомов стресса, страдалец погружается в безысходность, разочарование и цинизм. Словом, как раз мой случай.
Но, к моему удивлению, Хассам вскоре вернулся. Он велел мне взять Коран и следовать за ним. Мы прошли по коридору, мимо комнаты Найджела и туалета, мимо душевой, и вышли через дверь, которой редко кто-то пользовался. Дневной свет ослепил мои привычные к полумраку глаза. Некоторое время я ничего не видела вокруг, кроме желтых вспышек. Но когда это прошло, я поняла, что мы находимся в небольшом дворике, соединенном с подъездной дорогой, в стороне от веранды, где обычно торчали мальчики и капитан. Солнце сияло сквозь листья папайи, вверху свешивались несколько темно-зеленых шишковатых плодов. Теперь, когда мы вышли из дома, Хассам выглядел почти смущенным, несмотря на свой автомат. Он жестом указал, что я могу сесть в тень дерева на перевернутое ведро, а сам отправился сторожить ворота – те самые, которые мы проезжали ночью, в темноте, но сейчас они выглядели по-другому. Нас разделяло около двадцати футов, и большей свободы мне не доводилось иметь за все четыре месяца, проведенные в неволе.
Я сидела и рассматривал свои руки, лежащие поверх Корана, – синие вены под тусклой кожей. Я рассматривала папайю, ее изогнутые ветви и круглые листья. В ярком небе проплывали, как попкорн, белые облачка. Мое красное платье из полиэстера психоделически переливалось на солнце. Сияли высокие стены, выкрашенные белой краской с ярко-голубой каемкой и острой проволокой наверху. Все казалось очень ярким, странным, резало глаз. Я не торопилась открывать Коран, а Хассам стоял у ворот, задумавшись о чем-то и глядя в небо. Он, казалось, совсем забыл обо мне. Так продолжалось около двадцати минут, двадцать минут, которые можно было с натяжкой назвать уединением. И за эти двадцать минут солнце успело поджарить мои бледные щеки, нос, даже кончики пальцев, каждый открытый дюйм кожи до болезненной, но вызывающей смутную ностальгию розовой корочки.
* * *Найджел сказал, что я должна все подготовить – на тот случай, если меня убьют. В смысле, написать записки каждому члену своей семьи или сказать все ему через окно, и он – если останется в живых – передаст. Поведать им свои последние мысли, признаться в любви, попросить у всех прощения, написать завещание и все в таком роде. А иначе они так никогда ничего и не узнают. Словом, это мой последний шанс. Я попыталась не обижаться, хотя идея о том, что я умру, а он будет жить, была более чем обидной.
Он сказал, что смотрит на вещи с практической точки зрения.
– Ты подумай, а потом дай мне знать, – предложил он.
– Я и думать об этом не хочу, – возразила я.
Теперь мои представления о Найджеле ограничивались его голосом, бесплотным, парящим в воздухе, как энергетическое поле. Я думала, что и он представляет меня так же, ведь все наше общение давным-давно проходило на слух. И вот однажды, когда я возвращалась из туалета, Найджел открыл дверь и стоял на пороге своей комнаты, поджидая меня. За восемь недель нашей разлуки он изменился до неузнаваемости. Я была шокирована, хотя старалась не подавать виду. На нем была белая майка и саронг, обернутый вокруг пояса. Он стал бледен, тощ, как скелет, и густо оброс бородой. Его прежде голубые глаза сделались мутными и водянистыми, как у древнего старика. Я догадывалась, что и сама выгляжу не лучше. У Найджела было такое выражение лица, будто он увидел ходячий фильм ужасов. Оно и понятно: свое иссера-бледное лицо я каждый день наблюдала в зеркальце. Да еще по щекам, как ленты сухой соли, расползался шершавый грибок. Но мы оба нашли в себе силы улыбнуться друг другу и пожать плечами: ничего, мол, не поделаешь. Наверное, для каждого было бы все-таки лучше оставаться голосом из соседнего окна. Прежде чем уйти, я сжала руку Найджела, и еще полминуты мы молча простояли, сцепив руки.
Прошла неделя. Каждый день я с тоской ждала, что придут Дональд, Ахмед или Ромео и увезут меня навсегда. Седьмой день тянулся убийственно медленно. Утром восьмого дня я проснулась, не чувствуя ничего, кроме ужаса. Они сказали, что убьют меня, если в течение семи дней не получат выкуп. Значит, это может произойти в любой последующий день, начиная с восьмого. Словом, раньше или позже, но они меня убьют. Восьмой день прошел, за ним девятый. Я ждала знака. Никто из главарей не показывался. Телефон капитана молчал. Я подсматривала за мальчиками в крошечную замочную скважину в моей двери, дающую небольшой обзор веранды. Они молились, спали, ели, пили чай. После полудня они часто собирались вокруг капитана Скидса, сидящего на низкой круглой стене – наверное, в лучшие времена она служила оградой цветника, – и слушали его лекции на военные, как мне представлялось, темы. Иногда он вставал и размахивал автоматом, демонстрируя какой-нибудь прием. Не раз я видела, как в свободное от молитвы и занятий время мальчики усердно выщипывают волосы у себя под мышками – согласно заветам Пророка, повелевшего мусульманам держать тело в чистоте.
Я отчаянно надеялась получить знак, сигнал, который бы указывал, что непосредственная опасность миновала. В моей посылке был небольшой список фраз на сомали, с английским переводом, например: «Какое средство приносит вам облегчение?» или «Пожалуйста, не стреляйте. Мы здесь для того, чтобы спасти людям жизнь». Судя по ним, разговорник был предназначен для иностранных врачей и сестер, прибывших в Сомали с гуманитарной миссией. Я внимательно изучила их, ища способ объясниться с капитаном Скидсом, который никогда не заглядывал ко мне в комнату, но был единственным, кто мог знать о ходе переговоров относительно выкупа. Я надергала слов из разговорника и составила письмо, где спрашивала о новостях и заверяла его, что мои родители дома делают все, что в их силах, чтобы собрать необходимую сумму. Вот что у меня получилось: «Да пребудет с вами мир. Неделя прошла. Какова ситуация? Пожалуйста, ответьте. Мы делаем все, чтобы спасти людям жизнь». И подпись: «Амина».
