Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь
Кто наступал? Кто оборонялся? Разобраться с воздуха было трудно, а порою и невозможно. До 15 июля на наших полетных картах линия фронта, обозначенная красным и синим карандашами, почти не менялась. Наконец начальник разведки полка сообщил, что наши войска на обширном фронте перешли в контрнаступление.
Судьбы побратимов
10 июля 1943 года. Ночь. Самолет капитана Полежаева отбомбился и возвратился на аэродром. Пока технический состав готовил машину к повторному вылету, летный экипаж, написав боевое донесение, перекусил и тут же под самолетом «быстренько» поспал. Мы ведь привыкли спать в любом положении. Некоторые умудрялись дремать даже стоя. Нам, молодым, здоровым парням, не нужны были тепличные условия, мы ко всему приспосабливались быстро. Да и только ли молодые?
Через несколько часов самолет, заправленный горючим, маслом, с запасом бомб и патронов снова поднялся в воздух. Экипаж бомбардировщика в составе летчика капитана Полежаева, штурмана старшего лейтенанта Московского, стрелка-радиста старшины Агентова, воздушного стрелка старшего сержанта Ревтова ушел на боевое задание. Взлетел и больше на свой аэродром не возвратился.
Тяжело восприняли мы это горестное известие. Но шла война, и как бы ни было тяжело, нужно все переносить мужественно. И мы научились не давать горьким переживаниям вырываться наружу, молча глотали слезы, боясь моргнуть, чтобы они не потекли по щекам...
Но прошло какое-то время, и полк облетела радостная новость: возвратился Семен Полежаев! Он — в столовой. Вот все и торопились туда.
Да, в столовой, в кругу своих товарищей, действительно восседал гвардии капитан Семен Антонович Полежаев.
— Вы помните, что взлетели мы девятнадцатого июля, взяли курс на запад, — рассказывал. — Было около двух часов, когда показалась цель. На железнодорожной станции Карачев — пожары. Это результат нашего первого боевого вылета.
Высота 3000 метров. Штурман выводит машину на боевой курс. Расчетные прицельные данные установлены на бомбардировочных агрегатах. Несколько небольших доворотов, потом команда — так держать. Бомбы сброшены, и машина, послушная рулям, легла, в развороте на новый курс — домой.
В это время воздушный стрелок Ревтов доложил:
— Зенитки перестали стрелять. Все ясно — жди «мессеров». И тут же второй доклад:
— Параллельным курсом нас догоняет неизвестный самолет.
Вслед за этим оба воздушных стрелка открыли огонь из бортовых пулеметов. Корпус самолета дрожал от длинных очередей. Но вот добавился новый треск и хлопки. Разноцветные трассы прошили крыло самолета, и оно вспыхнуло. Пушки «мессера» все же посильнее пулеметов.
«Прошили, — подумал Полежаев. — Ну ничего, до линии фронта недалеко. Надо только сбить пламя».
Летчик закладывает скольжение, но это не помогает. Огонь быстро окутывает половину самолета. Пламя проникает в кабину. На Полежаеве загорелись унты, пламя лижет лицо. Дальнейшая борьба с огнем бесполезна. Нужно выбрасываться на парашютах. И летчик дает такую команду.
Тут же Семен услышал доклад стрелка-радиста Агентова и стрелка Ревтова:
— Мы пошли.
Штурман повернулся к летчику и что-то медлил. Полежаев повторил приказ:
— Немедленно прыгай!
Владимир Московский открыл люк, еще раз глянул на Семена и скрылся за бортом самолета.
Последний раз посмотрел командир экипажа на приборы: высота — 2000 метров, скорость — 300, на бортовых часах — два ночи. Мысль работает молниеносно и четко. Последний вопрос себе: «Что еще в моих силах?» И тут же отвечает: «Больше ничего!» В воздухе, как и на море, командир покидает борт терпящего бедствие корабля последним.
Капитан Полежаев открывает колпак машины, становится ногами на сиденье и вываливается за борт. Набегающий поток воздуха подхватывает тело. Удар. И тишина. Началось свободное падение.
— Парашют раскрылся безотказно, спускаюсь во тьму, — рассказывал Полежаев. — Вдруг в воздухе подо мной взрыв. Понял: это мой самолет. И до земли не долетел. Вижу, как падают горящие детали рассыпавшейся от взрыва машины.
Летчик приземлился, пошевелил руками, ногами — целы. Только лицо жжет. Значит, обгорело. Погасил и свернул парашют. Кое-как зарыл его, туда же кинул шлем, перчатки, унты. Все это летом на земле ни к чему.
Наступал рассвет. Слышен лай собак и пение петухов. Недалеко деревня — наверняка занятая немцами. Надо уходить. Перебрался на ржаное поле. По полетной карте определил свое местонахождение. Находился примерно в пятнадцати километрах от линии фронта. С товарищами в такой обстановке вместе не собраться. Надо действовать самому — пробираться к линии фронта.
А по шоссе (надо понимать, в направлении на Орел) несутся вражеские автомашины, переполненные солдатами, идут танки. Значит, днем передвигаться нельзя, увидят. Надо наметить маршрут на ночь. Все определил. Тут же, во ржи, и прилег, заснул. Стало легче. Вечером, набрав в карманы зерна, переполз через железную дорогу, обогнул какой-то хутор. Дальше идти было опасно. Да и не известно, куда. Необходимо днем снова разведать. Утром пошел дождь. Полежаев смотрел, как вода наполняет полевые борозды, подставлял под струи обожженное лицо и облизывал шершавые губы.
— Эта вода была самая вкусная, — рассказывал Семен друзьям. — Вот так по ночам и пробирался на восток. И теперь я среди вас. Готов лететь на боевое задание.
— Планировать в бой Полежаева нельзя, рано.
Нужно ему подлечиться, отдохнуть, — тут же высказал свое категорическое мнение полковой врач капитан медицинской службы Гаврилов. — Ему необходим отпуск.
И Полежаев его получил. Но использовал по-своему. Подвернулся попутный самолет, и он, с разрешения командира полка, вылетел в свой Саранск. Трудно описать Состояние семьи, когда Семен появился дома. Ведь родные получили похоронку. Начальник строевого отдела нашего полка майор интендантской службы Шестаков действовал точно по инструкции, в указанный срок отправил извещение о гибели капитана Полежаева.
Потом, когда Семен объявился, мы все налетели на «деда» — так называли в полку майора интендантской службы Шестакова.
Но он был невозмутим. Дело канцелярское. Подошел срок — сообщил. Так что напрасно мы на него нападали.
У Полежаева из восьми братьев воевали пятеро, в их числе и Семен, самый младший.
И вот он воскрес! Какая радость разорвать собственноручно свою же похоронку. Что он с удовольствием и сделал — всем смертям назло!
Война... Вижу я ее в двух плоскостях, в двух измерениях знаю: сегодня — радость победы, завтра — горечь утраты.
