Мэттью Стерджис - Обри Бердслей
Литературная часть журнала тоже была сформирована не без его влияния. Клара Сэвил Кларк, подруга Ады Леверсон, пообещала дать рассказ под псевдонимом Новый писатель. Протекция Бердслея обеспечила Джону Грею прием его стихотворения «Кузница». Собственный авторский вклад Обри задерживался из-за работы над иллюстрациями к «Похищению локона». Возможно, чтобы облегчить ему жизнь, у Чарлза Хольма попросили разрешения воспроизвести в «Савое» рисунок «Графиня д’Армальяк», купленный им на выставке Королевского общества портретистов. Хольм отказался – он хотел, чтобы «Графиню…» опубликовал журнал The Studio. Смитерс решил рискнуть, и включил в издание в качестве предварительной рекламы титульную иллюстрацию к «Похищению локона».
Особое положение Бердслея среди авторов «Савоя» подтвердилось тем, что в список иллюстративных материалов второго номера включили два его изображения – карикатуру Бирбома и эксцентричный автопортрет, где Обри изобразил себя привязанным к высокой герме – четырехгранному столбу, в Древней Греции завершенному скульптурной головой Гермеса, откуда и произошло название, а затем и других богов.
Смитерс поддерживал с Бердслеем постоянную связь – они писали друг другу почти ежедневно. В середине февраля Леонард приехал в Париж, где планировал провести несколько дней в отдыхе и развлечениях, а потом собирался съездить в Брюссель – узнать, что нового появилось у торговцев редкими книгами. Обри отправился провожать его, но на Лионском вокзале спонтанно решил составить издателю компанию. Он тут же купил билет на поезд и отправился в Бельгию вовсе без багажа. Все его вещи остались в Hôtel St Romain. Приятное ощущение, вызванное этой эскападой, длилось недолго. После нескольких дней «фламандского неистовства» – у Бердслея завязался роман с бельгийкой Район, его здоровье сильно ухудшилось. У Обри случилось несколько сильных приступов и горловое кровотечение, вынудившее его не покидать номер гостиницы. Бердслей почти не вставал с постели. Смитерс какое-то время ухаживал за ним, но его ждали неотложные дела. Леонард был вынужден вернуться в Лондон.
Обри доктора признали слишком слабым для поездки. Он остался в Брюсселе, но Смитерс не слишком тревожился – поблизости жил друг Николса, бывшего партнера Леонарда, которому он и препоручил художника. Тем не менее радоваться пока было нечему. Обри не мог даже выйти из комнаты. Он пытался найти утешение в работе, но сосредоточиться на ней не удавалось. Бердслей писал Смитерсу: «Я нервничаю, как кошка, и хватаюсь то за одно, то за другое. Не удивляйтесь, если рисунки, которые вы получите от меня, окажутся неравноценными».
Его одолевала тревога и мучали боли в груди, но в те дни Обри сделал новый макет обложки «Савоя» и рисунок «Вознесение святой Розы из Лимы»[115], который, по мнению самого Бердслея, обладал каким-то особым очарованием, хотя, какой смысл вложил сам художник в слово «очарование», остается только догадываться, а также некую «замысловатую безделицу», иллюстрирующую третью сцену «Золота Рейна». Кроме того, он сочинил стихотворение «Баллада о цирюльнике» – его, как и оба рисунка, предполагалось включить в новеллу «Под холмом». Все это он отправил в Эффингем-хаус.
Стихи о придворном цирюльнике, который, обнаружив, что из-за вожделения к юной принцессе стал хуже выполнять свои прямые обязанности – стричь и брить, убивает ее, безусловно, можно считать квинтэссенцией декадентского отношения к искусству, и уж точно – к плотским желаниям. Бердслей сразу начал иллюстрировать его, но тут пришло письмо от Смитерса. Издатель сообщал, что Саймонс считает балладу не совсем неудачной и хочет немного переработать ее. Бердслей пришел в ужас. Какое бесцеремонное вмешательство! Если Саймонс это сделает, то пусть и подписывает стихотворение своим именем [5].
Вскоре в Брюссель, чтобы ухаживать за братом, приехала Мэйбл. Это отвлекло Обри от тревог. Он стал выходить на улицу. Сестра всегда сопровождала его, и прогулки постепенно становились все длиннее. Скоро Бердслей уговорил Мэйбл пообедать в кафе «Рич», и они даже выпили бутылку «Латур Бланш» урожая 1874 года. Обри, усваивавший уроки Смитерса, стал ценителем хороших вин. В его письмах к издателю есть немало упоминаний о том или ином из них – и выспренных, и уничижительных. Ту бутылку Бердслей описывал как весьма «захватывающую и коварную».
Карьера Мэйбл складывалась не так успешно, как ей бы хотелось, но недавно она сыграла в пьесе «Вдова Чили», которую поставил Артур Буршер, и надеялась остаться в его труппе. Это означало, что ее пребывание в Брюсселе не могло быть долгим. Через неделю Мэйбл уехала. Вернувшись в Лондон, она рассказала о состоянии Обри матери. Элен заказала молебен за его здравие в церкви Святого Варнавы. Она надеялась, что молитвы помогут сыну и утешат ее. Миссис Бердслей говорила Россу, что у нее разрывается сердце, но в Бельгию не спешила.
Присматривать за Обри Мэйбл оставила Винсента О’Салливана, молодого писателя из числа знакомых Смитерса, родившегося в Америке, а вскоре в Брюссель приехал и сам Леонард, на сей раз с женой. Бердслей был по-прежнему слаб и не мог предаваться забавам, требующим много сил, но уже желал зрелищ. Как-то вечером все четверо отправились в оперу. Давали «Кармен». Во время спектакля произошел забавный инцидент – один из зрителей на галерке упал, засмотревшись на пышные формы миссис Смитерс, которая перед этим шутливо ответила на его пылкий взгляд соблазнительной улыбкой. Этим дело не закончилось. Когда компания ужинала в соседнем ресторане, мужчина появился там, занял столик напротив и снова стал пожирать глазами Элис. Силы Бердслея были на исходе, и О’Салливан повез его в гостиницу, так что развязку этой комедии оба пропустили. Смитерс впоследствии со смехом рассказывал, что предъявил незадачливому любителю оперы счет за «любование» своей женой, но нажиться ему не удалось.
«Прическа», иллюстрация к стихотворению Бердслея «Баллада о цирюльнике» (1896)
Словом, Смитерс был в своем репертуаре. Тем не менее о работе он не забывал. Издатель предложил Обри взяться за следующую работу и напомнил о «Лисистрате». Бердслей сказал, что приступит к ней сразу после того, как Леонард и Элис вернутся в Лондон.
Смитерсы уехали, но Обри был вынужден признаться себе, что до Аристофана дело сейчас не дойдет – у него не осталось ни моральных сил, ни физических. Он вообще не мог ни на чем сосредоточиться и рисовал очень мало. Тем не менее Бердслей сделал обложку для сборника стихов Доусона, который выпускал Смитерс. Поэт был чрезвычайно доволен, а сам Обри в частных беседах шутил, что простая арабеска, в которой доминировала буква Y, на самом деле означала вопрос: «ПочемУ эта книга вообще была написана?»
Другой маленький рисунок, который он сделал в то время, тоже имел метафорическое значение. Речь идет о «Паке на Пегасе», который украшал титульный лист всех выпусков «Савоя» начиная со второго. Здесь нельзя не услышать автобиографическую ноту. Бердслей отождествлял себя с проказливым эльфом Паком из шекспировского «Сна в летнюю ночь», мастером обмана и озорства, а присутствие Пегаса было отголоском знаковой статьи об искусстве рисунка Уолтера Крейна, где утверждалось следующее: «Когда трудности будут преодолены, оно [перо художника] может оказаться пером из крыла самого Пегаса». Вглядитесь, и вы увидите, что в колчане у Пака находится перо, позаимствованное у крылатого коня, и чертежное перо, отличающееся от обычного канцелярского удлиненным тонким рабочим концом и размером – оно значительно меньше. Бердслей спешил утвердиться как мастер в избранном им жанре [6].
В повседневной жизни его свобода была гораздо более ограниченной, чем в творчестве. Местный врач прописал Обри новое лечение – вытяжные пластыри. Манипуляции приводили его в бешенство, но некоторый успех был достигнут. Вскоре Бердслей заявил, что снова может двигаться без каких-либо ограничений и в начале мая надеется вернуться в Лондон. Тем не менее он сказал, что хочет переехать, и попросил найти гостиницу, оборудованную лифтом. Ему все-таки трудно было подниматься по крутым лестницам…
Врач подтвердил, что через две-три недели можно будет ехать в Англию, а пока порекомендовал Обри новые пилюли. Наряду с этим он запретил Бердслею пить вино, что очень возмутило художника. Это был еще один пункт в длинном списке его недовольства: плохая погода сделала невозможными прогулки, интересные постояльцы уехали из гостиницы, персонал занимался подготовкой к свадьбе дочери хозяина, а всем остальным интересовался постольку-поскольку. Самым же невозможным стало известие о том, что слухи о его нездоровье достигли Лондона и подняли волну преувеличений. Они поползли дальше и пересекли Атлантику – американские газеты чуть ли не набрасывали некрологи…
