Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8
Я, с помощью Клермона, перенес в ее комнату мой чемодан с бельем и сказал, что мне каждый день нужна рубашка, жилет, воротник, кальсоны и два платка, и что выбор мне безразличен. Я был счастливей Юпитера. Адьё, очаровательная Геба.
Ее сестра Элеонора, которая была уже в постели, старательно извинялась передо мной. Я немедленно приказал Клермону пойти сказать графу, что мне больше не нужны ключи от двери. Я устыдился. Должен ли я опасаться за свои пожитки, когда эти одушевленные сокровища не опасаются моей жадности?
Постель моя оказалась отменно хороша, и я отлично выспался. Клермон меня причесывал, когда я увидел входящей мою Гебу, держащую в руках корзину. С весьма благородным видом она сказала, что уверена, что я буду доволен. Я не увидел на ее прекрасном лице ни малейшего следа ложного стыда, что она унизила свое достоинство, прислуживая мне подобным образом. Она покраснела, но не пыталась от меня это скрыть, потому что ею двигало чувство удовлетворения, которое свидетельствовало о красоте ее души, свободной от вульгарных предрассудков умов ограниченных. Никогда мне так не нравилась рубашка, как та, что я видел.
Граф, мой друг, появился в этот момент. Он поблагодарил Клементину за ее заботы обо мне и обнял ее; я счел это объятие излишним. Ох! Это же его свояченица, это же ее свояк, что же вы хотите! Однако, если бы я ревновал, это все бы мне сказало; природа, которая в этом понимает больше, чем мы, мне сказала, что я прав. Было невозможно не ревновать к тому, что нравится, потому что всегда следует опасаться, что объект, который ты стремишься завоевать, будет украден другим.
Граф попросил меня прочесть записку, которую извлек из кармана. Аббат, его кузен, просил его выразить мне его извинения, что он не может вернуть мне двадцать цехинов, которые он мне проиграл, согласно кодексу чести игроков. Он вернет долг, писал он, до конца этой недели.
— Очень хорошо, — сказал я ему, — но предложите ему не понтировать сегодня вечером в моем банке, потому что я не соглашусь.
— Вы правы; но он мог бы играть на наличные.
— Тем более, так как он будет играть против меня моими деньгами. Он волен это делать, после того, как расплатится. Вы можете даже сказать ему, чтобы он чувствовал себя свободно, и заверить его, что я никогда не буду давить на него, чтобы он выплатил мне эту мелочь.
— Он будет огорчен.
— Тем не менее, — сказала Клементина; зачем он проигрывает на слово то, что не уверен, что сможет оплатить сегодня?
— Очаровательная графиня, — сказал я, когда остался с ней наедине, — скажите мне откровенно, если это мое немного суровое обращение с этим аббатом вас огорчает, и я немедленно дам вам двадцать цехинов, которые вы сможете ему передать, чтобы он мог рассчитаться со мной этим вечером и сохранить тем самым лицо. Обещаю, что никто об этом ничего не узнает.
— Благодарю вас; я не настолько беспокоюсь о его чести, чтобы согласиться на ваше предложение. Пусть он почувствует стыд за свою ошибку и поучится жизни.
— Вы увидите, что он не придет сегодня вечером.
— Это возможно, но не думаете ли вы, что меня это беспокоит?
— Я мог бы это предположить.
— Как! Потому лишь, что он болтал только со мной? Это вертопрах, которому я не придаю никакого значения.
— Он несчастен настолько, насколько счастлив человек, которому вы даете шанс.
— Такой человек, возможно, еще не родился.
— Как! Вы еще не узнали смертного, достойного вашего внимания?
— Много достойных внимания; но предоставить шанс — это нечто большее. Я смогу выделить только того, кого полюблю.
— Стало быть, вы никогда не любили? У вас пустое сердце.
— Это слово «пустое» меня смешит. Это счастье или несчастье? Если это счастье, я себя поздравляю, если несчастье — я пренебрегаю им, потому что я этого не чувствую.
— От этого оно не менее несчастье, и вы в этом убедитесь, когда полюбите.
— Но если я, когда полюблю, сочту себя несчастной, я пойму, что мое пустое сердце — это счастье.
— Это правда, но мне кажется невозможным, чтобы вы были несчастливы в любви.
— Это слишком возможно. Речь идет о взаимном соответствии, которое весьма затруднительно, и еще более затруднительно, когда речь идет о чем-то длительном.
— Я это понимаю; но господь нас создал, чтобы мы подвергались рискам.
— Мужчина может нуждаться в этом и развлекаться этим, но девушка следует иным законам.
В этот момент нас прервал граф, войдя и удивившись, что нашел нас еще там. Он сказал, что хотел бы видеть нас влюбленными друг в друга, и она ответила, что он желает, таким образом, видеть нас несчастными, ее — потому что она полюбит непостоянного, и меня — потому что моя душа будет разрываться угрызениями совести. И, высказав эту сентенцию, она удалилась.
Я остался там, как окаменевший, но граф, у которого за всю его жизнь не было ни единой мысли, сказал, смеясь, что у его свояченицы романтический ум. Мы направились в апартаменты графини, которую нашли с малышом у груди.
— Шевалье, — сказал он ей, — влюблен в вашу сестру, а она в него.
— Я хотела бы, — ответила она ему, — чтобы добрая свадьба сделала нас родственниками.
Словцо «свадьба» должно было замаскировать самую лестную из всех идей. Ее ответ мне понравился до такой степени, что я ответил ей, лишь склонив голову.
Мы направились прогуляться и нанести визит даме, которая не захотела остаться на ужин; там мы застали местного каноника, который, высказав мне любезности и воздав хвалы моей родине, которую он полагал знакомой, поскольку читал ее историю, спросил у меня, каков статут кавалерского ордена, что обозначен крестом, который я носил на перевязи на красной ленте. Я вынужден был ему ответить, в меру скромно, что это знак благоволения, которым почтил меня пресвятой отец, наш папа, который своим собственным повелением возвел меня в достоинство кавалера ордена Св. Иоанна Латеранского и апостолического протонотария.
Этот монах никогда не путешествовал. Будучи человеком светским, он бы и не спрашивал меня, что такое мой орден; но чистосердечно полагал, что такой вопрос мне польстит, потому что, желая показать, что его интересует моя персона, он давал мне возможность блеснуть своими анналами. Есть множество вопросов, которые не считаются нескромными в обществе людей искренних и не свидетельствуют об испорченности нравов, и которые, однако, таковыми являются. Орден, который называется орденом Золотой Шпоры, был настолько обесславлен, что мне бывало досадно, когда меня расспрашивали о нем. Мне бы, без сомнения, понравилось, если бы я мог ответить в двух словах: «Это Золотое Руно»; но, ответив по правде, я из самолюбия бывал вынужден добавлять комментарий, который, по сути, бывал оправдательным; это была неприятная обязанность, мой Крест, наконец, меня смущал, это был для меня настоящий крест; но будучи великолепной декорацией, которая прельщала дураков, число которых велико, я носил его, даже будучи неодетым. Орден Христа, который является португальским орденом, имеет то же свойство, поскольку папа обладает привилегией, как Святой Отец, давать его весьма произвольно. Орден Красного Орла стал цениться лишь с той поры, как король Прусский стал его великим магистром; вот уже тридцать лет, как порядочный человек его не домогается, поскольку маркграф Байрейтский стал его продавать. Голубая лента Св. Михаила почитаема теперь, с тех пор, как ее жалует Баварский Выборщик; его не домогались, когда Кёльнский Выборщик его раздавал направо и налево. Я наблюдал одного из кавалеров этого ордена в Праге пять лет назад; не следовало спрашивать у него, от кого он его получил. Ярость награжденных все возрастала, и теперь уже никто не мог бы похвастаться знанием смысла этих эмблем, их объяснением, потому что здесь, помимо того, что имелось множество знаков отличия с темным смыслом, имелись также причудливые ассоциации, касающиеся охотников, академиков, музыкантов, священников, любовников, о которых было даже опасно спрашивать, потому что они могли оказаться из числа заговорщиков. Что касается женщин, здравый смысл советовал для любого мыслящего мужчины воздерживаться от вопросов, что это за прикрытый медальон, либо эгрет, расположенный необычным образом, либо портрет на браслете или в кольце. Следовало их любить и не проявлять любопытства к их тайнам, тем более, что зачастую это были лишь безделушки, украшения, которые носились лишь для привлечения внимания и возбуждения любопытства.
