Михаил Девятаев - Полет к солнцу
Я бросился к бронеспинке, отклонил ее.
Там было пусто.
Клеммы свисали, аккумуляторов не было.
Мысль о крахе, о провале парализовала меня. Ноги отказались мне служить. Я упал. Память еще зафиксировала момент удара головой о что-то твердое.
Может, холодное железо, на котором я лежал, может, голоса, а может, неунимающаяся тревога души вместе со всем пробудили меня. Я лежал минуту, пять или десять — не знаю. Но сразу же вспомнил, что случилось.
Я поднялся на руках, опять увидел пустоту за спинкой сиденья. Подполз к люку. Внизу стояли все мои товарищи. Первым я увидел в полной обмундировке «немецкого солдата» — Петра Кутергина. Возле него — Соколов, Немченко, Дима, Емец, Урбанович, Адамов. Они смотрели через отверстие на меня. Видно, они только что звали меня, потому что, когда я показался, в их глазах, полных смертельного ужаса, промелькнуло радостное, разительное удивление. «Он там что-то делает...»
Заговорили все сразу:
— Почему не заводишь!
— Не выходит у тебя?!
— Что же делать?
Я высунулся из люка, приблизился к товарищам:
— Нет аккумуляторов.
Кто-то охнул, словно насмерть простреленный пулей.
— Нужно искать тележку! Ищите! Помните, мы видели ее.
И сразу никого из них не стало. Они разлетелись в разные стороны. Я еще хотел им сказать, что без аккумуляторов всем нам смерть, но говорить было некому.
Замешательство, неуверенность прошли. Я вскочил на ноги совсем не таким, каким был минуту назад, полный энергии, силы.
Смотрю — катят тележку, а на ней аккумуляторная батарея. Уже кто-то тащит лесенку, скрежеща колесиками, уже с ее ступеньки протягивают мне кабель. Проделываем все так точно, как и тот немец, что демонстрировал нам свое совершенное владение техникой.
— Чехлы! — я смело бросаю этот приказ, ибо держу в руках кабель с большим штепселем. Я сам видел, куда его вставляли, теперь я уверен в себе.
Одни сдирают чехлы, другие снимают струбцинки, а я, включив ток, чувствую, как он гудит в приборах, вижу, как запрыгали стрелки, засветились разноцветные глазки.
Теперь мы получили силу и крылья.
— Давай, Миша! — кто-то подбадривает, положив руки на мою спину.
От волнения становится жарко, пот ручьями льется по лицу. Не хватает воздуха. Я рванул с себя «мантель» и куртку, подложил их под себя, чтобы мягче сидеть, остался в одной нижней сорочке. Взгляд только на приборы, все внимание — только машине! Думаю: «Не горячись. Теперь все в твоих руках. Все нужно делать последовательно».
Наш высокий «вахман», в шинели со знаком эсэсовца, подпоясанный ремнем, проворно распоряжается внизу. Он разбрасывает в сторону все, что может помешать машине, и от радости иногда вскидывает над собой обе руки. Кривоногов, вижу, стоит с винтовкой, оберегает подступы к нашей «крепости».
Плавно нажимаю на кнопку стартера. Мотор зашумел жу-жу-жу! Спокойно включаю «лапкой» зажигание, мотор несколько раз фыркнул и загудел. Увеличиваю газ — заревел. Круг винта стал чистым, прозрачным.
Друзья от восторга дают в плечи радостные легкие пинки.
Запускаю второй мотор.
* * *Аэродром равнодушен к гулу нашего самолета. Мне легко представить, как реагируют на это техники, летчики. Они спокойно обедают... А потому я не боюсь дать полный газ и испытать мотор на разных оборотах. Чувствую себя уверенно, даже беспечно. Никто уже не остановит нас на разбеге, не помешает взлететь. Воздушные винты рвут машину вперед. Только убери из-под колес шасси колодки, только отпусти тормоза — и покатится. Но это делать еще рано, пусть нагреются моторы. Между тем я еще раз осматриваю приборы и оборудование кабины. Я знаю назначение не всей аппаратуры, но ничего, разгадаю потом, во время полета.
Можно уже подать сигнал Кривоногову, чтобы убрал колодки и поднимался к нам. Кивка головы для этого достаточно — Ваня метнулся к колесам. Я поднялся с сиденья, слежу за его усилиями. Иван пробует выдернуть колодку и не может — колесо придавило ее. Я машу Ивану, чтобы он нажал на защелку и сложил колодку, тогда легко можно выдернуть ее, мы не раз условно проделывали это. Мои товарищи, которые раньше никогда не стояли возле самолета с ревущими моторами, безупречно подготовили машину к полету. И какому полету! Иван переволновался больше всех, он расправился с вахманом и, бедняга, все забыл. Выпрямился, смотрит на меня и показывает руками: сдай, мол, немного назад. Я захохотал так, как никогда в жизни не смеялся. «Сдай назад». Многое можно проделать с самолетом, только подать его назад с помощью винтов никак нельзя. Я прокричал Соколову над ухом, тот прыгнул вниз, показал Ивану, как нужно сжать колодку. И вот они уже в самолете. Сидят рядом со мной, ждут, когда тронемся с места.
Нам нужно прорваться на старт. Только оттуда можно начинать разбег — против ветра, на открытую половину аэродромного поля.
Я приказал всем спрятаться в фюзеляже. Плотнее усаживаюсь на сиденье. Еще пробую моторы. Они откликаются знакомым голосом мощи, согласия и готовности ринуться в высоту. Осмотрел машину с левого до правого крыла. Так учили меня в школе, плавно подаю рычаги газа, машина тихо двинулась вперед. Придержал тормозами — останавливается. Все в порядке. Теперь — полный газ.
Вперед!
«Хейнкель» покатился по бетонированной дорожке.
Чужая машина, чужое небо, чужая земля — не предайте нас, людей, выстрадавших голод и боли, стремящихся осуществить право спастись от смерти. Послужите нам, и мы не раз на своем веку вспомним вас добрым словом. У нас впереди вся жизнь, мы сегодня рождаемся вторично.
Я произношу такие, а может, подобные слова. Я молю моторы, каждый тросик и винтик нашего самолета, стократ проклятую нами вражью землю, в конце концов — просто частицу планеты, по которой нам нужно немножко пробежать, чтобы оторваться от нее и взмыть в небо.
Самолет пробежал несколько десятков метров и оказался среди летного поля. Отсюда видно во все стороны, но видно и нас. Мы долго были ничем, толпой, ежедневно смотрели только себе под ноги, только бы не споткнуться и не упасть навсегда. Самолет поднял нас, у каждого на душе стало просторно, светло. Но в кабине я как на экране. Моя нижняя сорочка сразу бросается в глаза, а рулить нужно по дорожке, по которой пробегают «мессершмитты», возвращающиеся с боевого вылета. Свернуть же с бетонки невозможно, там увязнешь. Мне остается только пригнуться на сиденье, так втянуть голову в плечи, словно спрятать себя в самом себе.
Летчики, проносясь на машинах мимо, выглядывают из своих кабин, замечают что-то необычное, но, вероятно, не успевают хорошенько разглядеть меня. При встречах с самолетами я разгоняю машину, чтобы скорее проскочить мимо.
