Эрих Гимпель - Шпион для Германии
Джонни появился опять. Стало быть, уже двенадцать часов дня.
— Я снова пришел! — воскликнул он.
— Я это заметил, — ответил я.
На этот раз я был даже рад, что на дежурство заступил именно он. Его болтовня была гораздо лучше моих собственных мыслей. Я не мог ничего поделать, но на рассвете они всегда появлялись, мне приходилось думать о непостижимом. Довольно давно я посмотрел кинофильм о Мате Хари. Это была сплошная сентиментальщина с трагическим концом. Почти все зрители всхлипывали, я же смеялся. Кажется, Маргарет сидела рядом со мной. И у нее были влажные глаза.
На шпионке было темное платье. Лицо ее соответствовало трагизму повествования. На шее виднелся серебряный крест. Она поцеловала его и, сняв, подарила привратнице, которая расплакалась. В помещение вошел солдат в каске. Лицо молодого французского лейтенанта подергивалось.
«Я выполняю свой долг, мадам», — произнес он.
Те из зрителей, кто еще держался, теперь тоже разревелись. А я смеялся еще громче.
— Я не понимаю, почему ее должны казнить, — сказал я своей спутнице, — если она так благородна.
— Тише! — взволнованно шикнула какая-то женщина, сидевшая за мной.
Мату Хари повели по бесконечно длинному коридору. Ее показывали спереди, сзади и сбоку, давая крупным планом лицо. Оно было прекрасным, благородным, печальным и отрешенным.
Но вот коридор закончился, и вся группа вышла на большой двор. Из-за плотного тумана внезапно показалась команда солдат. На их лицах читалась печаль. Вот тебе на, подумалось мне, ведь солдаты занимаются с красивыми женщинами с большим удовольствием иными делами, нежели казнью. В этот момент раздался залп, и Мата Хари, упав, умерла медленно и фотогенично
А как умру я? Буду ли кричать? Буду ли пытаться освободиться от веревочной петли? Буду ли взывать о помощи? Останется ли время для фотогеничности и мужского презрения к смерти?
— Эй, Эдвард, — крикнул Джонни, — не желаешь ли поговорить со священником?
— Нет, — ответил я.
— Не будь таким глупцом, — продолжил он. — Это хороший парень, так что рекомендую.
На священнике была форма капитана. Он был высокого роста, худощав, с широкими плечами. В его фигуре было что-то от бейсболиста и наездника с аристократическими манерами, но никаких следов набожности. Он сразу же стал мне симпатичным, как только появился в камере.
— Вам предстоит тяжелое испытание, — начал он, ходя взад и вперед. — Мы можем поговорить об этом открыто: легче говорить о смерти, чем умереть. Поэтому вы имеете определенное преимущество по сравнению со мной.
— Хорошо сказано, капитан, — отозвался я.
— Капитан — это моя побочная профессии, так сказать, по совместительству, — произнес он, улыбаясь. — А так я священник. Военная форма для меня только маскировка.
— Вам не стоит маскироваться.
Мы пожали друг другу руки. Впервые за последние дни подавленность моя исчезла, и я даже забыл о том, что меня ожидает.
— Я не буду действовать вам на нервы, — сказал священник. — И не беспокойтесь, я не собираюсь читать вам проповедь. То, что на подходе, — исключительно ваше дело. Вы должны только быть к нему готовы. Мне хотелось бы лишь вам немного в этом помочь. — Посмотрев на кончики пальцев, добавил: — Мне-то легко об этом говорить, не правда ли?
— Но вы говорите хорошо, капитан.
Наш разговор перешел на бейсбол и детективные кинофильмы. Через час он собрался уходить, но я попросил его остаться.
Солдат из кухонной команды принес обед.
— Еще одну порцию, пожалуйста, — заказал я, улыбнувшись.
— Наконец-то он стал благоразумным, — пробормотал солдат.
Мы сели обедать вместе. Священник сказал мне, как его зовут и откуда он родом. Во время учебы в университете он действительно был в составе бейсбольной команды и пользовался среди студентов авторитетом. Он собирался стать инженером-машиностроителем.
— Почему же вы стали священником?
— Это довольно длинная история, — ответил он, — да и вы, наверное, в ней ничего не поймете. Тем более, что я никогда не входил в число друзей церкви.
— Ну и?..
— В том-то и штука, что несколько позже я им стал. Дело в том, что умерла моя маленькая сестренка, которую я очень любил. Я даже пропускал занятия в колледже, чтобы пойти с ней гулять… В свои пять лет она была настоящей маленькой леди, столь много шарма было в ней. Да что я могу вам сказать — вы просто не сможете себе это представить.
— Что же произошло?
— Она попала под грузовую автомашину, и случилось это семь лет тому назад. Тогда я чуть с ума не сошел. Родители наши давно уже умерли. Так что я был один с сестренкой. Ничто не могло утешить меня. Я до сих пор не знаю, как я тогда выжил. Прошли месяцы, даже годы, пока я не преодолел это состояние.
Слушая его рассказ, я уставился в пол, затем посмотрел на его лицо. Каждое слово, сказанное им, было правдивым, простым и убедительным. Встав, он стал ходить по камере. Лицо его, бывшее еще несколько мгновений назад застывшим, вновь оживилось.
— Видите ли, — продолжил он, — после всего этого я и стал священником. Собственно, только с той целью, чтобы как-то помочь людям, пережившим нечто ужасное, подобное тому, что пережил я сам. С ума сходить не обязательно.
— Да, — согласно проговорил я.
— А знаете, — добавил он, — одним из тех, кто не должен сходить с ума, являетесь вы.
— Думаю, с ума я не сойду, — сказал я. — Если же такое и произойдет, то никому от этого хуже не станет.
Он не ответил. Мы молча курили, сидя рядом на койке, так что наши плечи соприкасались.
— Вы когда-нибудь молились? — спросил он меня.
— Конечно. Правда, это было уже давно, когда я был еще ребенком. Позже я об этом как-то забыл.
— Такое происходит со многими, — молвил он. — Люди просто забывают об этом. Но иногда и вспоминают. — Поднявшись, он сказал: — Я приду завтра, если вы не возражаете и захотите меня видеть.
На прощанье мы пожали друг другу руки.
Молиться? Можно ли и надо ли было это делать?
Я попытался вспомнить, как тогда все было, когда, будучи еще мальчишкой, я попал в церковь. На мне был мой первый костюм — темно-синий — с длинными брюками, играл орган, священник нас благословил, от горящих свечей исходил запах, которого я более нигде не осязал…
Попытался вспомнить слова молитвы, но мне понадобилось довольно долгое время, пока некоторые из них пришли на память. Но и они никак не сходили с губ. И все же я попытался молиться.
«Отче наш, — сказал я про себя, — иже еси на небесех».
Слова эти я повторял снова и снова, механически, упрямо, пока они не обрели некий смысл.
