Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь
— Господин Кон… Чем обязан вашему появлению в расположении моих войск?
Феликс Яковлевич медленно поднялся, снял очкии, протирая их носовым платком, спросил:
— Ваш вопрос, господин Пшебышевский, следует воспринимать как проявление обычной польской вежливости? — Полковник промолчал, но не было времени на молчание у Кона. — Вы же прекрасно понимаете, что я один из тех агитаторов, которых вы расстреливаете без суда и следствия…
— У нас нет необходимости прибегать к крайний мерам, — сказал полковник. — Я уверен в своих солдатах и не боюсь никакой агитации.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— В таком случае вы не должны помешать мае разъяснить вашим солдатам, что ожидает их на подступах к Петрограду, — быстро проговорил Кон.
— Вам никто не мешает.
— Тогда прикажите освободить меня из-под ареста.
— Вы свободны.
Кон окинул напряженным взглядом настороженно-внимательные лица легионеров, расположившихся вдоль насыпи, выглядывавших из полутемных проемов теплушек.
— Товарищи солдаты! Для разговора с вами, солдатами-поляками, мне, польскому социалисту, дали всего несколько минут. Но и за это я благодарен командованию легиона, потому что я их получил вместо того, чтобы быть расстрелянным. А знаете, почему генерал Корнилов так жесток с нами, социалистами? Потому что он знает: самое непобедимое оружие — это слово правды, которое несут вам агитаторы. А правда заключается в том, что вас ведут не для борьбы с буржуазным Временным правительством, а ведут вас на революционный Петроград. Нынешний конфликт между коалиционным правительством Керенского и мятежным генералом Корниловым — это не конфликт между революцией и контрреволюцией… Это просто два различных метода контрреволюционной политики, направленной на удушение революционных завоеваний. Но партия Корнилова — это наиболее злейший враг революции. Авантюрное наступление на фронте, вызванное контрреволюционными соображениями, облегчило работу германскому оружию. Корнилов, сдавший Ригу, не остановился перед тем, чтобы открыть поход против Петрограда. Но напрасно он рассчитывает на легкую победу. Вооруженный пролетариат Петрограда, революционные войска его гарнизона поклялись защищать колыбель революции до последней капли крови. Солдаты-поляки! Вам обещали свободную и независимую Польшу, если вы ляжете костьми у стен Петрограда. Не обольщайтесь! Своей смертью вы не купите свободу Польши. Подняв оружие против революции, вы обретете только вечное проклятие потомков…
Переизбранный солдатский комитет полка постановил: движение на Петроград приостановить, о данном постановлении поставить в известность командование легиона.
Вскоре стало известно: генерал Корнилов от должности верховного главнокомандующего отстранен и арестован.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Революция, которой предрекали всего несколько недель или месяцев жизни, жила уже второй год и не собиралась сдаваться. И чем упорнее она проявляла волю к жизни, тем яростнее копила злобу контрреволюция. Мятежи и заговоры сменяли друг друга, почти не прекращаясь.
Заговорщики действовали с отчаянием обреченных. Восточный фронт, переломивший страну пополам — вдоль Урала и Волги, — поглощал дивизию за дивизией — с обеих сторон — и, судорожно извиваясь, цеплялся за каждый буерак и косогор, пытаясь устоять против таранных ударов многотысячными человеческими массами…
Революционная Россия готовилась к отпору буржуазной Польше, нацелившейся на Украину.
После победы Октябрьской революции Польше была предоставлена самостоятельность. Но во главе государства оказался Юзеф Пилсудский, который главной своей задачей считал войну с Советским правительством. На Украину направлялись лучшие агитационно-пропагандистские и военно-политические кадры Советской России. Отбыл туда и Феликс Кон. Он давно и хорошо знал и любил Украину. Он вез с собой на юг большие надежды, которые возлагал и на польских коммунистов, представлявших тогда в Киеве и Харькове значительную политическую силу. Поляки в Киеве издавали газету «Голос коммуниста» — Феликс стал ее редактором.
В Харькове с середины семнадцатого года пришлось побывать несколько раз. Харьковская организация левицы была самой многочисленной в России.
На одном из частых в это время митингов, на которых Феликсу Яковлевичу приходилось выступать иногда по нескольку раз в день, к нему подошел пожилой низкорослый человек, заросший до самых глаз неопрятной сивой бородой.
— Здравствуй, Феликс, — сказал незнакомец, подавая широкую мозолистую ладонь. — Не узнаешь?
Но Феликс Яковлевич уже узнал — узнал по голосу.
— Алексей! Здорово! — ответил так, как было принято приветствовать друг друга во времена минусинского ссыльного сидения.
— Спасибо, паря, — осклабился Орочко, открыв почти беззубый рот. — Не забыл наше сибирское братство, стало быть?
— Такое, Алексей, не забывается, — ответил Кон, почувствовав в голосе Орочко какой-то плохо скрытый упрек.
— Ну, ежели эдак-то, — продолжал Орочко, доставая объемистый, сшитый, видимо, из солдатской портянки кисет и распуская его, — то, может, и в гости заглянуть не побрезгуешь?
— Не побрезгую, загляну, как только пригласишь, — искренне сказал Кон и, с минуту подумав, добавил: — Только ты уж этот тон оставь для кого-нибудь другого.
— Ну жа, не серчай, — похлопывая Феликса по плечу широкой загребистой ладонью, потеплевшим голосом проговорил Орочко, и сердце Феликса сразу помягчало. Как-никак, в ссылке они долгие годы жили душа в душу. Это разом не зачеркнешь. — А ежели ты на сегодня свободен, то можно было бы прямо сейчас и пойти ко мне. Я тут недалеко обретаюсь. Полчаса каких-нибудь пешего хода.
Пошагали, заложив за спину руки. Это тоже осталось от минусинских привычек, когда, бывало, часами бродили, мечтая о будущем, по гранитным плитам тротуара в пыльном сибирском городишке. Первые минуты молчали, никак не находя подхода к простому разговору. Наконец заговорил Орочко:
— На тебя, Феликс, я зла не держу. Ты все-таки иностранец и прямой твоей ответственности нет за то, что большевики разгромили сначала Центральную раду, а теперь Директорию.
— Рада, как ты хорошо знаешь, — сказал Феликс, — сама подписала себе смертный приговор, призвав на Украину немцев. На немецких штыках держалась и Директория. Вымели немцев, — естественно, вымелся с ними и ваш Симон Петлюра со своей братией.
— Симон — ваш брат, Феликс, а не наш. Он лидер Украинской социал-демократической рабочей партии и к партии эсеров не имеет никакого отношения.
