Владимир Крупин - Выбранные места из дневников 70-х годов
По радио, и в газетах, и на TV только о войнах, переворотах, убийствах.
Следил за Ираном, боялся, сегодня радость — президент отрекся в пользу аятоллы. Вот — религия, вера победила танки.
13 марта. Второй раз в этом году в ЦДЛ, да сразу четыре часа сидения. Сидел, думал, как не омертвеют задницы у секретарей правления — ведь вся жизнь у них в сидении. Так же, сидя, едут домой. И так лет по 15. Не ездя в автобусах и метро, они зовут меня к близости жизни! Писал письма.
4 марта. Прощеное воскресенье. Пасмурно. Завтра Великий пост.
Больше двух недель ездил на агитпоезде ЦК ВЛКСМ. Новгородская и Псковская области. Новгород — М. Вишера-Окулавка-Боровичи-Лычково, Ст. Русса-Волот-В. Луки-Невель-Новосокольники… Сил не стало, дома ждали, бежал через Бежаницы и Новоржев на Пушкинские Горы, ночевал там две ночи. Во Псков, оттуда сразу же на самолет и домой.
Поездка очень значительна. В эти дни Китай напал на Вьетнам. Напряжение и нервы в народе сорваны. Соль и спички раскуплены. Выступал много, раз за 20, говорил о международной обстановке — об Иране и Китае. В Парфино и Поречье.
Вернулся — голод, долги, но вдруг звонок — дают материальную помощь 200 руб. и принята театром пьеса, то есть выживем. Надя задергана, слезы мгновенные.
Сыночек славный, беленький, упрямый. Волосики пепельные, старается много ходить. Смотрит на машины.
Возил дневник с собой, да зря. Две недели колесной жизни — хороших много ребят было в пути. В ушах звон комсомольских бравых песен.
Ну, за работу.
Везде, по пути, Боровичи, В. Луки, Ст. Руса, был в церквах.
21 ноября. А столько прошло, что не вернуть. Разбирал, как всегда, бумаги, как всегда, ощущение вины перед ними и отчаяние, что пропадет — эта тетрадь. Вчера в “Правде” и “Комс. правде” выступал, представляя фильмы о Шукшине и его героинях-матерях (по кино и жизни).
Летом также был на Алтае на 50-летии Шукшина.
Ездил по северным областям. Приезды Распутина (на похороны Шепитько и недавние, до и после Италии) и моя поездка к нему, приезды Белова, несколько статей, несколько рецензий, безденежье, плохая погода — вот лето и осень.
Сын растет. Сегодня гулял, как обычно, по утрам с ним, уже понимает, что я ухожу, не отпускает, старается снять пальто, а сегодня стал хватать свое, маленькое, и надевать, чтоб уйти со мной.
Да, летом еще ездил на областное совещание молодых в Киров, тоска!
Да, ведь и о том, что был руководителем на VII Всесоюзном совещании молодых, не записывал. Тоска тоже. Сейчас расхлебываюсь — письма и бандероли.
23 ноября, 1980 год, год 600-летия Куликова поля.
Это не битвы, а Поля, так как у каждого места есть свое рождение.
Вести же дневник, видимо, нужно, это для живых, а так, для себя, глупо. Почему глупо? Нет, не будет, не дано полноты знания о событиях и их сотворении. Всё известно будет после перехода в вечную жизнь души, и громадное время, данное ей, всё разрешит. Всё будет известно о каждом часе своем и о том, что было в этом часе по отношению к себе и всех ко всем.
Новый год встретил прескверно: Касьянов год, високосный. Надо терпеть. В семье худо, безденежье нулевое. Но на хлеб-соль есть, да еще и валютой за переводы пришло 700 руб., все никак не получу.
А в прошлом году еще было много-много радости — солнечные дни работы в Н. Ивкино, приезд отца, пять дней в Фалёнках.
И еще Ангара, и Байкал, и Аталанка, и Иркутск.
Белов бьется, чтоб я приехал, я и сам очень хочу, и сбудется.
В семье неважно…
Сейчас идут офицерские сборы.
Пишу, кстати, золотым пером. Самым настоящим, дорогим до смешного. Кто бы заметил вслух, что золото имеет цвет поноса? Да, а ручку золотую подарили мне кировские журналисты, и я шарахался от нее — золотом?! писать?! Но Катя храбро получила двойку за написанную этим золотом работу, и я осмелился.
Мальчик растет. День потерян, если не вижу его. Рисуем и играем.
“Агема, маля, маля”. Это значит: нарисуй машину маленькую. “Агема — бабая-бабая” (большая).
Опять сейчас в армию.
Вчера стрелял. Оглох — БТР, БМП.
Да, ведь чего про золотое-то перо. Им написал новый финал к повести для “Нового мира”.
Вернулся.
Солнце удивительное. Вчера застал в машине — сидел сзади, так как в полушубке, застал его восходящим рядом с бессмысленным вечным огнем Капотни и застал садящимся, когда ехали обратно, отстрелявшись.
И сегодня фильмы — фильмы перед учебным фильмом “Мотострелковая рота в наступлении”.
Да, не за тем я сел сюда опускать глаза на бумагу, не любоваться солнцем над серыми московскими снегами, не за тем.
Ночами, уже давно, с точки зрения крохотной земной жизни, будит меня будто звонок в дверь или телефон; я сначала боялся, а теперь знаю, зачем это, это для молитвы.
И ночью, и вечерами молюсь за рабов Божиих Виктора, Василия, Валентина, и за отца своего духовного, и за родителей, и за детей духовных и кровных, и за всех родных и близких. И плачу иногда, правда, редко, может быть, оттого, что нет пока сил молиться “за обидящих нас врагов наших”.
Господи Боже мой, сладчайший Иисусе! Ты безмерно свят и безмерно милосерден. Освяти же отца моего духовного по благодати иеромонаха Нектария. Твоею святыней оправдай его. Твоею праведностью покрой его. Твоим милосердием соделай его причастником славы Твоея. Ты соединил меня с ним на земле; да не разлучи же и в мире загробном — Вечном и Славном Царствии Твоем. И его святыми молитвами помилуй меня, грешного. Аминь.
А ведь я прикладывался ко Кресту Тихона Задонского, к тому, коим был благословлен в Оптиной Достоевский.
